Глава 3. Речевое поведение в семье

 

3.1. Семейная речь как отражение взаимоотношений членов семьи и средство нравственного совершенствования

В семейно-бытовой речи, в слове проявляется внутренняя духовная жизнь семьи. Глубоко ошибочно мнение о том, что в стенах своего дома можно говорить все, что вздумается, вести себя вольно, и по отношению друг к другу, и по отношению к детям. «Необходимым условием внутренней духовной жизни является постоянная сосредоточенность и внимательность ко всем своим действиям и особенно словам», — читаем в труде схиар-химандрита Иоанна (Маслова).

В семье непрерывно идет общение между ее членами. Возникает вопрос: существуют ли наиболее общие правила, какой должна быть речь в семье, какие темы следует обсуждать, а от каких нужно уберегать себя и своих детей, чтобы не навредить душевному миру ни ребенка, ни взрослого? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде ответим на другой, для чего человеку дан язык?

Святитель Иоанн Златоуст писал: «Язык наш дан, чтобы прославляли Бога и говорили то, что служит к назиданию, пользе». «Для того ты имеешь язык и уста, чтобы исправлять ближнего». «Уста Бог дал для того, чтобы ты бросал полезные семена, распространяя через них благословение и любовь». Святитель Григорий Богослов указывал на то, что «слово дано, чтобы соединить нас узами взаимного общения и человеколюбия и украсить жизнь нашу кротостью».

Человек несет огромную ответственность за выбор произносимых им слов и в семье, и в других кругах общения. «Слово... вышедшее из уст человека, уже не возвращается к нему. Оно идет по умам, по устам многих людей и производит неисчислимое ножество.мыслей, чувств и поступков», — наставлял схиархимандрит Иоанн (Маслов). Святитель Московский Филарет по этому поводу пишет: «Ни в коем случае не расточай безрассудно слова, <...>давай себе азмыслить, во благо ли тебе и другому будет слово, которое ты рождаешь в мир, и которое, как бы ни казалось малым и ничтожным, будет жить до последнего суда и предстанет на нем во свидетельство или о тебе или против тебя».

Родители должны не только научить этому детей, но совершенно необходимо, чтобы они сами руководствовались этим знанием.

Говоря о значимости речи в жизни семьи, необходимо отметить несколько аспектов, определяющих направление педагогических усилий всех ее членов. В семейном общении дети воспринимают и усваивают не только обсуждаемые родителями и другими взрослыми темы, но и запоминают слова и обороты речи, которые при этом употребляются. Даже те чувства, которыми взрослый сопровождает свою речь, становятся достоянием ребенка. В результате детьми могут приобретаться или любовь к людям, снисходительное отношение к их немощам, или гневливость, зависть и т.п. Иными словами, через речь мы можем либо учить своих детей добродетелям, либо прививать им словесные грехи и пороки в зависимости от употребляемых слов и сопровождающих их чувств.

Итак, слово выполняет несколько функций, каждая из которых значима. Особо следует отметить способность речи:

• проявлять внутреннее состояние человека

«Слова открывают содержимое сердца: что в сердце человека имеется, добро или зло, вовне через слово проявляется», то есть от состояния сердца зависит то, что произносится, ибо «от избытка сердца говорят уста» (Мф. 12, 34). В слове проявляется состояние ума, воли и чувств человека. Об этом должны помнить родители, во-первых, стараясь быть образцом речевого поведения для своих детей, и, во-вторых, обучая их тому, как много может рассказать о состоянии ума и сердца человека его речь. Это знание необходимо детям для того, чтобы иметь возможность оценивать свое собственное внутреннее состояние, и, с другой стороны, внутреннее состояние другого, чтобы более разумно подходить к выбору круга общения.

Словарный запас современных людей обеднел и постепенно утрачивает слова, описывающих богатство высоких состояний человеческой души (честь, достоинство, ликование, благоговение, милосердие, кротость, благородство и т.д.). Оттого, видимо, что сами эти состояния уходят из жизни современного человека. В семье обязательно нужно развивать интерес ребенка к указанным духовно-нравственным понятиям.

Наоборот, человек с грубой душой и говорит грубо, речь его примитивна. Богатство языка свидетельствует и о богатстве внутреннего мира человека. Следовательно, помогая детям обогащать свой словарный запас, взрослый способствует и обогащению их внутренней жизни.

Язык говорит о богатстве души народа, который его сформировал. Духовность и нравственность русского народа, стремление к святости, выразились в его языке, ибо язык есть хранилище не только практического, но и духовного опыта. Очень важно в деле духовно нравственного воспитания сохранить богатство языка, а значит и богатство внутренних состояний. Ведь, как было отмечено, они очень тесно связаны между собой.

Большое значение при общении в семье имеет также интонация. Иногда педагогическая ошибка может заключаться не столько в неправильно выбранных словах, сколько в ошибочной интонации, которая во-многом определяется именно внутренним состоянием говорящего. Интонация неизменно сопровождает слово, а значит, ребенок усваивает не только содержание, но и чувство, с которым произносится это слово. Поэтому необходимо тщательно следить за теми интонациями, которые приняты в семье. Святитель Иоанн Златоуст говорит, что, если дети услышат оскорбительные интонации в речи родителей, они тоже выучатся тому же.

Российская писательница, несколько лет прожившая за границей, на вопрос, что изменилось в России, ответила: «Изменилась интонация: она стала тусклой, невыразительной, холодной, развязной». А ведь русская речь всегда отличалась напевностью, плавностью, выразительностью. В семейном общении особо следует предостеречь от холодной, развязной, раздраженной интонации, ведь она вместе со словом обладает огромной способностью

• влиять на других людей

Слово — это орудие добра и зла. Дети должны это усвоить. Но и сами взрослые должны подавать им пример бережного обращения со словом. Словом можно «скорбящего утешить, заблуждающегося на путь истины наставить, сомневающегося вразумить и пр.». Действительно, слово — очень могущественный инструмент и его положительное воздействие проявляется в том случае, если оно используется как «замечательное средство нравственного воспитания». Словом можно «скорбящего утешить, заблуждающегося на путь истины наставить, сомневающегося вразумить и пр.». Отец Иоанн обращает особое внимание на то, что «доброе, ласковое слово простого сочувствия имеет великую ободряющую и успокаивающую силу».

Серьезное влияние на детей имеет поведение взрослых во время молитвы. Святитель Филарет Московский так пишет об этом: «... во время молитвы надобно, чтобы благоговение выражалось во всех ваших словах и движениях. Приучайте ребенка подражать вам, приучайте слушать или читать молитвы с благоговением и в почтительном положении; он не поймет еще всех слов в молитве, но поймет чувство, выражаемое поникновени-ем головы, крестным знамением, коленопреклонением; наружное движение действует на его внутренность...»

Но, к сожалению, зачастую человек использует слово не на благо, а во вред ближнему. Отец Иоанн (Маслов) отмечал, что человек более всего грешит словом. «О необузданный язык! Сколько ты миру делаешь зла?» — восклицает святитель Тихон Задонский. Поэтому отдельные усилия семьи должны быть направлены на борьбу со словесными грехами, о чем рассказано в разделе 3.3. данной главы.

Основные правила владения словом

Ошибки речевого поведения

Именно в семье ребенок должен усвоить основные правила владения словом, которые необходимо знать и взрослым, и детям и применять в семейном общении. Эти правила вытекают из основных христианских заповедей:

Из рекомендаций святых отцов и просветителей Церкви, мы можем выделить основные правила речевого поведения в семье:

• Сначала думать, рассуждать, потом говорить

• Избегать споров и ссор

• Контролировать свои слова

• Не быть упрямым, не настаивать на своем слове

• Научиться ничего лишнего не говорить

• Воздерживаться от ответных обвинений, побеждать гнев другого человека любовью, кротостью и смирением

• Не говорить громко, не кричать.

• Избегать многословия

• Во избежание клеветы не верить ложным слухам

• Не говорить быстро

Также нельзя говорить:

1. о грехах других людей,

2. о том, какое зло причинил тебе другой человек;

3. слов, в которых выражено подозрение

Всегда считалось важным соблюдение в речи иерархии отношений — почитание старших младшими, речевое поведение детей формировалось покорностью и почтением. Важным было умение слушать и слышать другого. Так речевые образцы полностью отражали систему христианских ценностей.

Схиархимандрит Иоанн (Маслов) говорил о том, что для каждого человека важно уметь найти «общий язык» с другими. Что это значит? Старец поясняет, что это общеизвестное выражение означает не вступать в споры и не доказывать свою правоту. Само слово «общение» происходит от слова «общее», а, значит, очень важно умение слушать, выслушивать собеседника, и стараться видеть то общее, что объединяет тебя с другим человеком, а не то, что разъединяет вас.

Беседуя, важно учитывать цель общения — взаимное назидание во благо.

Для обучения правильной речи важно иметь ее образцы и усваивать их в семейном общении. В Священном Писании мы находим совершеннейший образец речи Спасителя, отличающейся «замечательной доступностью для всякого ума, такой неподражаемой теплотой, сердечностью и искренностью, такою естественностью и простотой образов». Другим источником, дающим нам образцы речевого поведения, являются жития святых. Детям будет полезно узнать слова преподобного Амвросия Оптинского, которые отец Иоанн особенно часто любил повторять: «Никого не осуждать, никому не досаждать, и всем — мое почтеньице!».

Основные требования к речи

Отец Иоанн на основании учения святых отцов выделяет следующие основные требования к речи, которыми необходимо овладеть каждому человеку, (и научиться им человеку проще всего дома, в семье):

— уместность,

— поучительность,

— содержательность,

— краткость,

— точность,

— ясность,

— логичность,

— выразительность,

— чистота.

Заметим, что современные представления о коммуникативных качествах речи включают такие требования, как ясность, точность, уместность, логичность и выразительность. Подчеркнем, что современные требования не включают такое важнейшее качество, как содержательность речи; а ведь именно на него в семье должны обращать самое пристальное внимание.

Требования к речи наставников

В трудах отца Иоанна (Маслова) содержатся требования к речи учителей, которые в полной мере могут быть адресованы и родителям и всем взрослым членам семьи, участвующим в воспитании:

• содержательность, назидательность, краткость, ясность;

• сам образ речи должен быть примером;

• сдержанность (обуздание языка);

• поучением не слух услаждать, а душу питать;

• вовремя молчать и кстати говорить;

• исключить неуместные шутки;

• слово должно сопровождаться делом и подкрепляться доброй жизнью;

• скромность в голосе (во взоре, в походке, во внешнем облике).

Особенно важно знать родителям, что «безнравственная жизнь взрослых лишает их способности учить», они теряют для ребенка воспитательную силу, на что указывает в своих трудах отец Иоанн. И собственным поведением, и словом родители должны насаждать в умах детей добрые мысли, но, главное, формировать с помощью слова правильное видение мира — мировоззрение. Необходимо научить детей ответственно относиться к их собственным словам, больше молчать и быть внимательными к своим мыслям.

Основные требования к речи ребенка

Перечисленные выше правила хорошей речи и общие правила владения словом являются теми педагогическими ориентирами, в соответствии с которыми необходимо выстраивать семейно-бытовую речь всем членам семьи, и которым необходимо учить ребенка с самого раннего возраста. Но существуют также правила, которые относятся именно к речи ребенка. Они требуют целенаправленных педагогических усилий родителей и поддержки всех членов семьи.

 

(Схема) стр. 189

 

— Говорить только то, что понимаешь, то есть осознанно, при этом обязательно осознавать цель, с которой ты говоришь. Если ребенок хочет что-то сказать, он должен подумать, какова цель: для чего это будет говориться. К этому всегда призывали воспитатели русской педагогической школы, спрашивали: для чего ты это сказал, для чего ты это делаешь? Если ты хочешь сказать с целью уязвить ближнего, то это недопустимо, ибо это нарушает нравственные законы. Такое нарушение ведет к тому, что жизнь человека будет несчастливой. Казалось бы, простое правило, но невыполнение его ведет к таким последствиям: «Сказывают, что когда пчела уязвит кого-нибудь своим жалом, то сама уже погибает. То же самое бывает и с христианином: не может он обидеть ближнего без того, чтобы не обидеть тем самым еще больше себя самого. Чем больнее уязвляет он другого, тем больнее уязвляет себя же самого. Когда он обижает ближнего, то этой обидой оскорбляет Бога Самого, потому что нарушает заповедь Божию, которая не велит никого обижать, но повелевает всех любить, всем добро творить... Да, кто обижает ближнего, тот больше обижает самого себя, нежели ближнего... Когда грешишь ты, человече, то сам себя отдаешь диаволу в обиду. Если ты гонишь человека, то знай, что тебя самого гонит на то диавол... Когда ты прельщаешь и обманываешь человека, то тебя самого уже прельстил и обманул диавол. Когда клевещешь на человека, то ты уже отдал сам себя клевете диавольской. Если ты хулишь и насмехаешься над человеком, то ты уже отдал сам себя диаволу на поругание... Смеешься ли над человеком, — смеется над тобой самим диавол. Презираешь ли, уничижаешь ли человека, — тебя самого презирает и уничижает диавол. Так всякий грешник казнит сам себя. Самый грех и есть уже для него казнь за грех. Он уязвляет другого, но еще больнее уязвляет себя самого; он вредит другому, но еще больше вредит себе самому; бьет другого, но еще больнее бьет самого себя; отнимает у другого, но еще больше теряет сам; клевещет на другого, но еще больше будет оклеветан от диавола; осуждает другого, но тем самым осуждает себя самого; оскорбляя другого, оскорбляет самого себя; обманывает — и обманывается; смеется над другим — и сам делается через то посмешищем диавола. Словом, какое бы зло человек ни делал другому — еще больше зла он делает себе самому: ближнего он обижает телесно и временно, а себя — душевно и на веки вечные. Так всякий грешник меру, которой мерит ближнему своему, себе самому наполняет с преизбытком».

Вот почему так важно учить ребенка всегда осознавать цель своих слов, хорошо понимать не только то, что он говорит, но и то, зачем он это говорит.

— Сначала думать, затем говорить. Ведь большей частью бывает так, что если подумаешь, то и не начнешь говорить и тем избавишь себя от многих бед. Святитель Иоанн Златоуст предупреждает: «Но не в одних делах, а и в словах тогда дадим отчет. И мы, вверив слугам своим деньги, требуем у них отчета во всем; так и Бог, вверив нам (дар) слова, взыщет за его употребление. Так мы истязуемы будем и дадим строгий отчет в том, не бессмысленно ли и не попусту ли тратили слова, потому что не столько вредна пустая трата денег, сколько бессмысленное, суетное и напрасное употребление слов. Напрасная трата денег делает иногда ущерб имению, а слово, произнесенное без рассуждения, разоряет целые домы, губит и разрушает души. Ущерб имения можно опять поправить, а слово, раз вылетевшее, возвратить назад нельзя». И «польза наша бывает не от количества слов, а от качества. Иногда и много говорится, а слушать нечего, а в другое время и одно услышишь слово, и оно остается на всю жизнь в памяти» (преподобный Амвросий Оптинский).

— Не говорить, пока тебя не спрашивают. К сожалению, это правило почти забыто современными родителями и педагогами. Его прекрасно иллюстрирует таким примером Игнатий Брянчанинов. В разговоре со старцем послушник жалуется на то, что часто беседует со всеми и дает советы, а потом кается: «Вот, отче, никак не могу удержаться, кто ни придет, все с ним разговариваю». На это старец отвечает: «А разве за тобой гонятся, чтобы услышать твое мнение?».

Польза правила «не говорить, пока тебя не спрашивают» неоспорима. Во-первых, соблюдение его учит уважению к старшим. Во-вторых, обучает быть внимательным, сдержанным. Многословие не дает возможность правильно сделать вывод о ситуации, об окружающем мире, потому что человек более видит себя, чем других; это мешает принять правильное решение. Как пишет Иоанн Златоуст, на язык наш, как и на все наши внешние чувства, нужно уметь налагать узду.

3.2. Поучения, наставления в семье

Помимо основных правил, которым должна быть подчинена речь и взрослых, и детей, в семейном общении важное значение имеют темы, на которые необходимо беседовать с детьми с целью их духовно-нравственного просвещения. Какие же это темы?

1. Духовно-нравственное   содержание   понятий, которые необходимы для построения картины мира (что такое жизнь, смерть, цель и смысл жизни, мироустроение и т.п.)

2. Заповеди Божии.

3. Формирование умения давать название поступкам, понимать их сущность, оценивая их по шкале нравственных ценностей.

4. Разъяснение смысловой стороны религиозных праздников.

5. Беседа о таинствах и церковной службе: что дети понимают и чего не понимают, находясь в церкви.

6. Совместное чтение Евангелия, житий святых (выбирая издания с компетентными комментариями).

Семейное общение должно быть проникнуто мыслью о Боге и иметь одной из главных задач воспитание страха Божия, который является основой духовно здорового человека. Беседы на названные темы требуют от родителей подготовки и определенного уровня просвещения. Несомненно, большинству современных мам и пап необходима помощь в том, как правильно построить общение с ребенком, как доступно, содержательно и лаконично дать основные и необходимые для жизни понятия. Замечательные примеры семейного общения можно найти в книге В. И. Даля «Картины из быта русских детей». Мы специально помещаем большие фрагменты из указанной книги, чтобы у родителей и педагогов была возможность использовать этот материал. Рассмотрим последовательно, как можно беседовать с детьми на обозначенные темы с пользой для развития их души, приводя некоторые наглядные примеры.

Вот как В. И. Даль предлагает говорить детям о различных понятиях.

Понятие о Боге

Одним из самых важных понятий в жизни человека является понятие о Боге. В. И. Даль в своей книге «Картины из быта русских детей» показывает, как бабушка-дворянка, воспитывающая внуков, в самых разнообразных ситуациях, общаясь с детьми, формирует у них представление о Боге и Его свойствах, сообразуясь при этом с возрастом ребят. Речь бабушки всегда естественна и проста.

«Бабушка, — спросила Мери, — Бог слышит, когда у него просят прощения? Слышит и прощает, если видит, что люди, каясь, хотят исправиться». «Он любит и жалеет всех людей, особенно тех, кого обижают; Он всегда заступается за них и утешает их». «Господь велит заботиться друг о друге, никого не обижать, говорить правду, не лгать». «Бог одинаково видит, слышит и знает все, что мы делаем, слушаемся Его или нет, обманываем, обижаем кого или заботимся друг о друге. Все это Он видит точно так, как если бы стоял здесь, перед нами». «...Знает все, чего тебе хочется и о чем ты думаешь: обидишь ли кого и, опомнившись, пожалеешь и поправишь вину свою, — Господь видит, и душу твою, и дело; и благословит тебя также, как благословлял евангельских детей». «Господь пришел на землю не для одного народа, а для всех». «Тот, Кто создал для нас землю, знает и определяет срок каждого из нас, долго ли на ней жить. Он, Господь наш, знает, что для нас лучше, а мы перед Ним — как глупые дети перед родителями».

«А не знаешь, весело ли, хорошо ли у Господа, который добрее всех бабушек, всех матерей и всех отцов земных! Нет, Саша моя, только бы ты жила хорошо и послушно на земле, послушная заповедям Господним, ... а уж Отец небесный даст нам более радости и счастья, чем мы вздумать можем. Каждый человек найдет в небе свою семью, своих друзей, которые одинаково думали, одинаково жили, одно с нами любили, одного желали; и там еще дружнее будем думать, еще сильнее любить друг друга и все вместе будем любить Отца нашего».

«Благодать Божья осеняет души верующих людей, проникает их теплом, располагая сердца ко взаимному снисхождению, доброжелательству и благости».

Эти цитаты не исчерпывают тех объяснений, с помощью которых бабушка пытается дать детям представление о Боге и Его свойствах. Но цитаты знакомят нас с общим стилем, сообразностью и направленностью в решении данной задачи.

Понятие о смерти:

В. И. Даль устами бабушки определяет множество важнейших понятий духовно-нравственной сферы. Одно из них — понятие о смерти — заслуживает подробного освещения в связи с его необыкновенной значимостью. Эта тема часто пугает современных родителей, в то время как касаться ее совершенно необходимо. Без правильного представления о смерти невозможно сформировать истинное мировоззрение. Часто родители не имеют опыта разговора с детьми на эту тему. Поэтому очень важным является возможность прикоснуться к такому опыту, читая одну из глав «Картин из быта русских детей», в которой бабушка знакомит своих внуков с понятием смерти, тем самым научая их правильному отношению к факту кончины маленькой сестренки Лили.

«После обеда бабушка пошла отдыхать, отец уехал проведать сестру, а дети остались вдвоем: им было что-то дико и странно. Они ходили вдвоем по зале и гостиной; пристегнув новую свою саблю, Миша бодро побрякивал ею, вертясь около сестры.

— Саша! Я ничего не боюсь, — говорил он, — и стану приучать племянницу не бояться мертвых!

— Я также хочу учить, — нерешительно сказала девочка,

— это так невесело — бояться, только я не умею учить.

— Вот, «не умею», да ведь папа же учил деревенских мальчишек!

— Ах, Миша, так ведь папа умел!

— И я умею, — самонадеянно сказал мальчик.

_____

В бабушкиной комнате еще нет огня, только перед киотом мерцает лампада. Старушка прилегла было немножко отдохнуть, а вот спит уже около двух часов; быть может ей во всю ночь не придется отдохнуть — она обещала племяннице приехать с вечера и остаться около умирающей. И вот слышит она впросонках детские голоса: «А вот я пойду, я ей это скажу», — так, грозясь, кричал Миша обиженным голосом. «Миша, тихонько!»

— кричат несколько голосов, и старушке слышно, что ребенок крадется по коридору.

— Ми-и-ся, — протяжно запищала Софочка, — там темно!

— Я ничего не боюсь, — забывшись, бойко и громко отвечает Миша и на цыпочках бочком пролезает к бабушке в приотворенную дверь.

А бабушка уже сидит и завязывает чепец.

За мальчиком вбежала толпа приехавших детей:

— Бабушка, Зина говорит....

— Да постойте, — кричал Миша детям, которые все шумели и друг перед другом торопились поздороваться с бабушкой. — Пустите, дайте мне рассказать, — продолжал  нетерпеливо Миша. — Зина говорит, что ты говоришь неправду и сама также боишься мертвых, как и всякий человек их боится!

— Когда, когда я тебе говорила? — затарантила девочка. — Вот и стыдно лгать!

— Нет, ты говорила, — закричал обиженный мальчик.

— Постой, Миша, — перебил Сережа, — Зиночка вот что сказала: «Бабушка говорит это только так, а все на свете боятся мертвых».

— Ну, видишь, моя правда, — закидывая на бок голову, проговорил Миша.

— Что же, я не сказала про бабушку, что она говорит неправду, — отвечала Зина.

— Ты была вежливее, мой друг, но если подумаешь да разберешь, то увидишь, что смысл почти тот же, — сказала бабушка, усаживаясь на свое место.

Дети ее окружили, и Саша, присев на скамеечку и по-ложа руки на старушкины колени, задумчиво глядела ей прямо в глаза и спросила:

— Ты ничего не боишься, бабушка?

— Как, дружок, ничего! Я очень многого боюсь! — Дети в изумлении переглянулись. — Я боюсь прогневить Бога, то есть не послушаться Его заповедей; я боюсь обидеть или огорчить кого-нибудь; я боюсь не слушаться царя и его законов; ну, еще боюсь всего вредного мне или другим; боюсь ядовитой змеи, боюсь вредного кушанья...

— А мертвых? — в несколько голосов спросили дети. — А Лили?

— По мертвым я скучаю. Лили мне будет жаль, потому что не увижу более милого ребенка. Да вот что, дети, знаете ли вы, что такое умирать?

— Бабушка взяла Зиночкину и Сашину руки в свою, а, увидя это, Миша и Лиза протянули и просунули свои ручонки туда же. — Умирать значит перестать жить на земле, а начать жить на небе. Когда Господу угодно взять человека к себе, тогда человек, или душа, сбрасывает одежду, то есть тело, вот это, которое видим на себе и друг на друге, вот это,— и бабушка потрясла четыре детские ручонки в своих. — Душа бросает тело, как вы сбрасываете с себя платья. Снятые платья и башмаки не ходят без вас и не шевелятся; так ли, дети? — спросила бабушка.

— Конечно, разумеется! — закричали все в голос.

— Ну вот, точно так же тело, брошенное душою, не ходит и не шевелится, а лежит, как пустая выползин-ка или личинка. Что такое душа? хотите вы спросить? Это — вы сами, кроме тела; то, что в вас думает, соглашается, хочет, не хочет, сердится и любит. Миша и Лиза протянули руки ко мне, — это душа их подумала и захотела. — Дети молча смотрели на бабушку. — Давеча Миша рассердился на Зиночку — и это душа его сердилась. Теперь вы все слушаете меня, — это слушают души ваши, через уши, как через окошечко.

— Бабушка, душа моя так любит тебя, — говорил Сережа, обнимая бабушку, — я все слушал бы тебя!

— И мы, мы также, — кричали дети без умолку, целуя старушку.

— Ведь вы выводили бабочек из гусениц? — спросила бабушка.— Кто из вас видал, как вылетает бабочка из личинки своей?

— Я, я, мы видели, — говорили дети.

— Кто же бы подумал, глядя на личинку, — продолжала бабушка, — что в ней растет такая красивая бабочка? Она покидает личинку, как душа — тело, и обе, то есть и душа, и бабочка забывают о теле как о вещи более непригодной. Сережа, скажи мне, куда ты девал сброшенные бабочками личинки?

— Я не знаю, я их просто бросал, — отвечал Сережа.

— Почти то же случается с нами, только мы кладем в гроб и зарываем свои личинки в землю.

— Бабушка, когда я помру, то жива буду? — спросила Саша, которая, как дитя неиспорченное была склонна к размышлению.

Много евангельских изречений мелькнуло в уме старушки в ответ внучке, но они были бы неуместны, потому что дети были очень запущены в понятиях веры. Священную историю они прочитали тупо, без всякого соображенья, читали ее, как всякий другой рассказ или как волшебную сказку. С ними обо всем, касающемся веры, должно было начинать сначала.

— Да, Сашенька, — сказала бабушка, — хоть и помрешь, а все жива будешь, ведь человек умирает тогда, как я вам это уже говорила, когда настанет пора душе сбросить тело и идти жить в небе.

— Бабушка, — сказал Алеша, — лучше всегда жить на земле, а не умирать!

— Нет, дружок, — усмехнувшись на детскую недальновидную мысль, отвечала старушка. — Тот, Кто создал для нас землю, знает и определяет срок каждого из нас, долго ли на ней жить. Он, Господь наш, знает, что для нас лучше, а мы перед Ним — как глупые дети перед родителями; дети желают и просят того, чего и сами не знают.

— Бабушка, — опять перебила Саша, — ну а когда я помру, что я в небе буду делать? Здесь я и с папой, и с мамой, и тебя вижу и слушаю, и с Мишей играю, ну и все такое, а что я буду делать в небе?

— Вот забота далась моей девочке, — сказала бабушка, смеясь и целуя внучку. — Скажи-ка мне вот что: когда я зову тебя в свою комнату, почему ты идешь безоговорочно и не боишься, что тебе будет скучно или нечего делать?

— Ах, бабушка моя! — говорила Саша, прижимаясь к старушке. — Как же можно — скучно! Ты такая добрая, что мы все рады идти к тебе; мы уже знаем, что с тобой всегда весело!

— А не знаешь, весело ли, хорошо ли у Господа, который добрее всех бабушек, всех матерей и всех отцов земных! Нет, Саша моя, только бы ты жила хорошо и послушно на земле, послушная заповедям Господним. Помнишь, как мы говорили в рождественский сочельник?

— Помню, помню, бабушка! Я даже и им всем рассказывала, — отвечала Саша, кивнув головою на братьев и сестер.

— Ну, дружок мой, — продолжала старушка, — только бы мы делали свое дело, а уж Отец небесный даст нам более радости и счастья, чем мы вздумать можем. Каждый человек найдет в небе свою семью, своих друзей, которые одинаково думали, одинаково жили, одно с нами любили, одного желали; и там еще дружнее будем думать, еще сильнее любить друг друга и все вместе будем любить Отца нашего.

Так говорила бабушка, дети же задумчиво сидели и слушали новые для них речи.

______

Чуть светает. Бабушка стоит над кроваткой умирающей Лили, перекладывает ее то так, то иначе, а та все пищит. Старушка осторожно взяла ее на руки и уселась с нею в подушки на диван: крошка успокоилась и заснула; бабушка, не шевелясь, бережно ее держит. Около часу продержала она ее так. Вдруг Лили глубоко вздохнула, раскрыла глаза, осмотрелась и остановила их на бабушке: видно было, что она узнала ее и обрадовалась ей; хотела поднять ручонку, чтобы погладить старушку по лицу, как обыкновенно ласкала ее, но рука опустилась; дитя опять закрыло глаза и более не открывало их. Бабушка долго и грустно смотрела на малютку; ей вспоминалось былое, не первый ребенок умирал на ее руках. Но и теперь, как тогда, она обратилась с молитвою к Тому, по чьей воле мы живем и умираем. Крепко и нежно поцеловав ребенка, она сказала: «Прощай, Лили, дитя Господне, иди к Отцу нашему!» Подержав покойницу еще несколько времени на руках, она тихонько переложила ее в кроватку; потом подошла к образам и, усердно помолившись, написала Саше такую записку: «Господь призвал к себе нашу Лили, она улетела на небо, как улетает бабочка; малютка покинула тело, как личинку, которую мне хочется убрать цветами. Поезжайте с сестрами в цветную лавку, возьмите хорошеньких цветов и приезжайте помочь мне». Старушка приказала горничной отослать эту записку в десять часов утра, а себя разбудить, как только станут в доме вставать; затем написала другую записку Алексею Романовичу, советуя ему не привозить Алю для прощания с покойницей, чтобы не возбудить в ней тяжких воспоминаний о матери, — и, сделав все это, притворила к себе дверь и заснула тем тихим сном, каким спят люди чистые и верующие.

Несколько часов спустя, бабушка уже укладывала малютку в боковой комнате, на бархатном диване; белое легкое платье, от самого горлышка по кончики ног, пышно одевает ее; она опоясана белой же широкой лентой; на золотистые волоски надет венок из свежей зелени; фарфоровое личико точно улыбается. Старушка надевает ей башмаки. Послышался шум около двери, потом Мишин голос: «Пустите меня, я наперед!» — и с этими словами вошел он, а за ним сестры. Бабушка, надев башмак, нагнулась, крепко поцеловала ножку и приветливо кивнула детям. Все обступили диван и молча смотрели на покойницу; на робких лицах показалась тихая улыбка. Миша первый запрыгал и потянулся к бабушке целоваться, говоря: «Какая она хорошенькая!» Все дети подтвердили в один голос то же. «Правда, правда, дети, дайте-ка сюда цветы, я развяжу их, мы еще лучше уберем тело». Развязав цветы, она раздала их детям, и каждый, друг перед другом, торопился заткнуть их, то за пояс, то около шейки, а остаток разбросали по всему платью.

Лиза, задумчиво стоявшая перед покойницей, вдруг с громким плачем бросилась обнимать и целовать ее. До сих пор она еще не понимала своей утраты; сначала глупый страх к мертвой, наведенный на нее безрассудною гувернанткой, потом разумная мысль о смерти, поселенная в ней бабушкой, занимали ум и удерживали ее, но теперь заговорило сердце.

— Ты ушла, Лили, и никогда не вернешься, — говорила она, рыдая и прижимаясь к покойнице. — Как скучно без тебя!

— Тише, тише, Лизочка, — мама услышит, не тревожь ее, она и то больна, — сказала бабушка, притягивая к себе девочку.

— Бабушка, душечка, — шептала плача Лиза, — уж я никогда не стану играть с Лиличкой, никогда больше не увижу ее, уж Лили нету, — говорила малютка, прижимаясь к груди старушки и удерживая громкие рыданья.

Бабушка крепко прижала к себе внучку и, дав ей немного выплакаться, сказала, вздохнув:

— Играть с ней не станешь, и пока жива, наяву ее не увидишь! Но, голубка моя, разве тех людей уже нет, которые ушли от нас и не живут более с нами? Твоя Лили теперь не с нами на земле, а в небе, у Бога, но она тебя видит и слышит и любит лучше прежнего. Она будет радоваться каждый раз, как ты сделаешь что-нибудь доброе: удержишься ли от вспышки или лжи, поможешь ли кому в труде, забудешь ли чью обиду и прочее.

— Бабушка, душечка моя, я очень рада делать все-все, за что Лиличка меня станет любить.... Да как же Лили будет радоваться? Стало быть, она меня видит? Ведь она так высоко ушла, так далеко! — говорила Лиза, взглядывая в окно, на небо. — Я там ничего не вижу!

— Увидать этими глазками, — сказала бабушка, целуя Лизу в глаза, — ты не увидишь; пока душа живет в теле, то видит только одно тело, но когда сбросит его, то будет видеть не одно тело, но и души людей. Лили смотрит на тебя и видит так, как видят тебя ангелы с неба.

— Пустите меня, ня тоже, показите Литиньку; — с этим словом вбежала запоздавшая Софочка, запнулась и растянулась блином посреди комнаты; но плакать было некогда, вскочила и прямо через Лизу — к бабушке на колени. — Покази Лити....» Она не договорила и уставила глазенки на умершую. — Это... это не Литинька. Это Лили? — робко проговорила она, не совсем, однако же, доверяя себе, потому что личико покойницы несколько вытянулось и носик заострился.

— «Ах, Софа, — закричало несколько голосов, — это уже не Лили, Лили пошла к Богу.

— Это ее тело, все равно как пустая личинка, без бабочки, — подсказала Саша.

Софочка присмирела, она смотрела и думала: «Это не Лили, Лили ушла, а это тело, личинка, бабочка». Эти три слова мешались в маленькой головке, и она не знала, каким именем назвать то прекрасное, что лежало перед ней.

Из оранжереи принесли большое цветущее дерево камелию, усыпанное белыми цветами с алыми крапинами, и поставили в головах дивана.

— «Дети, срежьте для Лили по одному лучшему цветку.

Все бросились неперерыв украшать головку ее, и бабушка, ободряя Зиночку, сказала: — А ты воткни цветочек свой в веночек, посредине!

— Погляди, бабушка, точно три белые звездочки, — сказала Саша, любуясь веночком.

Между тем, братец ее, посвоевольничав, настриг целую горсть цветов и не знал, куда с ними деться; их заткнули за кушачок, а остальные разбросали по платью.

— Миша, — сказала старушка, — возьми ручку покойницы, пощупай, какая она холодная и тяжелая, это всегда так бывает в неживом теле.

Миша взял ручку, развел ее, и, подавая Саше, говорил:

— Посмотри, Саша!

И все дети принялись щупать и гладить Лилину ручку. В это время вошел какой-то господин с ящиком, спрашивая:

— Здесь прикажете?

Бабушка хотела встать, но Софочка уцепилась за нее и не пускала от себя, говоря:

— Бабушка, я тозе хочу, — и она посмотрела на покойницу, — бабуська, дусич   ка, я тозе, как Лили, хотю...

— Что ты, к Богу хочешь?

Сказала: — Да, моя крошка, придет время — и тебя позовет Бог, а пока дожидайся, будь умница, миленькая девочка! — С этими словами старушка спустила ее с колен и пошла толковать с фотографом.

Софочка знала, что миленькие девочки, дожидаясь, сидят смирно; она взлезла на диван, уселась в ногах покойницы, сложила руки и просидела так минут с десять. Соскучась, наконец, она закричала: — Бабуська скола? А дети в это время ничего не слыхали: они облепили камеробскуру. Немного погодя раздалось громче

— Скола ли? — Потом, через минутку Софочка закричала еще громче: — Скола ли меня Бог заклитит?

— Не знаю, Софочка, видно, не скоро.

— Мне мозна пока к няне? Дети засмеялись.

— Можно, иди, играй, моя голубочка, — сказала бабушка, целуя ребенка. Софочка вперевалку пустилась в детскую.

— Ну, детки, — сказала бабушка, теперь я пойду, а вы — хотите, тут играйте, хотите, идите в залу, только не очень шумите около спальни.

Дети весь день весело играли и весело заходили посмотреть и поцеловать тело сестрицы. А Софочка совсем, с игрушками, перешла под камелию и расставила там собачку, кошку, пичужек в клетке; попугая же она не любила, его спрятала за дверь; хотела и сама влезть на кадку с камелией, но няня сказала, что барышни на кадках не сидят, поэтому она села на скамеечку, взяла пичужек и стала их кормить листочком, суя в клеточку приговаривая: «Кусай, позяласта!» Вдруг она подняла на няню большие голубые глаза и, наклонив несколько головку на бок, сказала:

— Ня тозе, как Лили, пойду к Богу!

— Ты? Нет, золотая моя, — говорила няня, садясь около нее на пол, — нет, ты не уходи, будет и того, что Лили от меня ушла!

— Ня пойду, — решительно сказала малютка.

— Пойдешь! Ну, я стану плакать, — говорила — няня, закрываясь передником. Этого Софочка очень не любила, а потому припала к ней и ну целовать ее и отымать передник от глаз, утешая тем, что она пойдет после, завтра, что в означало понятиях ребенка очень отдаленный срок.

В сумерки бабушка застала Сережу в ногах у покойницы; на коленях у него сидела меньшая сестра его, Мери, наша старая знакомка; она обвила шею брата одной ручонкой, склонясь к нему головой, и полушепотом говорила:

— Да, Сережа, я всегда буду тебя слушаться, чтобы, когда помру, Бог взял меня к себе, где Лили, где все добрые!

Мирно и дружелюбно провели дети весь этот день. Они, как настоящие хозяева, встречали посетителей, водили их, показывали им покойницу, иным толковали, что самой сестрицы тут нет, что она ушла к Богу рано утром, а это — тело ее сброшено ею, как сбрасывает бабочка личинку. Через неделю фотограф принес прекрасную, отчетливую картинку, представляющую комнату всю в цветах, под большим цветущим деревом: на диване нежно покоится младенец в венке, легкое белое платье все усыпано цветами. Эта картинка представляла умершую Лили, но в ногах у нее, недумно-негаданно, отпечаталась другая малютка, полная здоровья и жизни, с задумчивым, чего-то ожидающим личиком — это Софочка, которая, скрестя толстенькие ручонки, чинно и смирно дожидается призыва Господня».

Рассказ о церковных праздниках

Общесемейное участие в церковных праздниках — важная составляющая жизни благочестивой семьи. Но для этого необходимо готовить детей, рассказывать им о сути важнейших церковных праздников. Как это делать? Мы специально размещаем весь рассказ В. И. Даля «Крещенский сочельник», чтобы педагоги и родители могли не только сами воспользоваться опытом замечательного воспитателя, описанного В. И. Далем, — бабушки; но и познакомить с этим замечательным текстом своих детей.

Ведь каждый церковный праздник — это возможность рассказать детям не только о сути самого праздника, но и еще о многих важных вещах. Владимир Иванович Даль в «Картинах из быта русских детей» показывает, как много нового узнают дети из общения с бабушкой в Крещенский сочельник. Чтение можно проиллюстрировать произведениями русской живописи, например, упоминаемой в тексте картиной А.Иванова «Явление Христа народу».

«Крещенский сочельник»

— Бабушка, сегодня, няня говорит, опять сочельник, можно нам с Мишей...

— Постничать? Можно и должно, — сказала бабушка, — но сочельничать со мной не сможете.

— Бабушка, душенька, позволь, ты увидишь, что сможем, нам так хочется!

— Саша, детям обыкновенно хочется более того, что они могут исполнить. Послушай, дружочек мой, — говорила старушка, притягивая девочку к себе за руку, — пока ты мала, то хоти и желай исполнять обряды наши, это хорошо; когда же вырастешь и будешь здорова, то исполняй их, по силе своей: постись, сочельничай, ходи в церковь, ставь свечку, подавай вынимать просвирку; во всем этом, когда подрастешь, поймешь высокий смысл. Теперь же, пока ты мала, то желай и думай: когда вырасту, стану то и то делать и сочельничать.

— Нет, душечка, бабушка, позволь теперь, — говорила внучка, вертясь от нетерпенья, — я и Мишу позову, и мы с тобой вместе станем сочельничать.

С этими словами она убежала и через минуту послышалась их общая топотня и голос Миши: «И я хочу, я тоже буду с тобой и с бабушкой!» Дети вбежали, держась за руки и говоря в один голос: «Позволь, милая бабушка!»

— Да вас стошнит, дети!

—  О нет, мне ничего! Папа часто опаздывает к обеду, а меня не тошнило!

— Дети, сколько раз вы до обеда едите?— спросила старушка и стала насчитывать: — Чай пьете?

— Да!

— Завтракаете?

— Да, но мы сегодня не хотим чаю, — отвечали дети, — а завтрак часто бывает невкусный!

— Послушайте, вот мы что сделаем, — говорила бабушка, — так как сочельник — более для взрослых, чем для маленьких, то вы будете сочельничать наполовину.

— Как это? — спросил Миша, вскидывая голову и глядя прямо на бабушку.

— А вот как: завтракать вы не станете, а чай свой принесите сюда, его выпьете вместо завтрака.

Саша была в нерешимости соглашаться ли на такую сделку; но Миша удовлетворился ею и, затопав лошадкой, побежал за своей чашкой, и девочка увлеклась его примером. Няня внесла чашки и корзинку с постным хлебом и поставила на стол, покрыв салфеткой.

— Теперь, дети, пока ступайте, — сказала бабушка, — у меня есть дело, а к завтраку приходите.

— Хорошо, бабушка!

— Миша, как я рада, — говорила Саша, подпрыгивая по коридору. — Мы тоже сочельничаем; нет — полусо-чельничаем, — поправилась девочка. Часа чрез два Миша вбежал к бабушке с вопросом, не пора ли завтракать.

— Нет еще, дружок, — отвечала та.

Через четверть часа Саша тихонько постояла на пороге перед бабушкой, но старушка не подымала глаз от большой темной книги, которая лежала перед нею, и девочка ушла. Немного погодя, Миша закричал в дверь: «Не пора ли нам кушать?»

— Нет еще, — отвечала старушка.

Через полчаса вошла тихонько задумчивая Саша; она была бледнее обыкновенного. Бабушка перевернула листочек книги и поглядела на внучку.

— Ну, что, Саша, тебе есть хочется?

— Хочется, — тихонько проговорила девочка, опустя голову.

— Пожалуй, завтракайте сегодня получасом ранее; погляди-ка, дружок, есть ли половина двенадцатого?

— Есть, есть, бабушка! Даже две черточки перешли за полчаса, — сказала Саша, водя пальцем по стеклу. — Миша! — закричала она, — а Миша уже давно поджидал у дверей. Друг перед другом, торопясь, усаживались они за чай.

— Бабушка, Вы позволите нам еще по кусочку? Ведь мы завтракать не станем, — сказал Миша.

— Хорошо, кушайте, однако скажите-ка мне, правду ли вам бабушка говорила, что маленькие не могут со-чельничать?

— Правда! — сказали дети.

— Знайте же и помните, что бабушка никогда не обманывает, а всегда говорит правду.

Слово это пришлось впору, и с этого дня дети приходили к бабушке советоваться во всех спорных делах. «Бабушка знает», «я бабушку спрошу», «бабушка всегда говорит правду», — толковали дети между собой.

— А можно туда, к бабушке, — послышалось несколько детских голосов, и в комнату вбежали трое: Мери впереди, двое братьев ее, Сережа и Алеша, за нею; поднялась суматоха, объятия, поцелуи, шум, смех. Дети эти были также внуки старушки, только не родные, а двоюродные, — дети ее родного племянника.

— Мери, Мери, а мы сочельничаем, я сочельничаю, Мери, — кричал Миша, торопясь прожевать хлеб.

— Ты как сочельничаешь? — спросила шестилетняя девочка, не понимавшая этого слова.

— Ничего не ем до вечера, — важно отвечал Миша.

— Нет, — перебила Саша, толкуя его слова, — мы по-лусочельничаем.

Малютка стояла, вытараща глаза, она ничего не понимала, тем менее, что, входя, видела, как дети ели.

— Мишенька, — громко сказала бабушка, — а что я тебе говорила о сочельнике?

И сама же старушка отчетливо и ясно повторила, что маленькие и слабые сочельничать не могут, а потому и не должны, это не по их силам.

— Это, — прибавила она, — ты сегодня сам на себе испытал; но как малый, так и большой должен удерживаться от того, от чего в силах воздержаться; например: хвастать чем бы то ни было никуда не годится, и от этого всякий, кто захочет, может удержаться. Так ли, Сереженька? — спросила старушка, заметив внимание старшего своего внука.

— Я думал теперь о том, о чем вы говорите, бабушка, только это трудно, очень трудно, все думать да обдумывать, как бы чем не похвалиться; ведь если все передумать, — продолжал мальчик с расстановкой, — то выйдет, что многое делаешь из-за похвалы.

Старушка с видимым удовольствием слушала Сережу, потом взяла его голову обеими руками, крепко поцеловала в лоб и, пристально глядя в разумные глаза ребенка, сказала:

— В том-то и дело каждого человека, чтобы всегда помнить и делать должное. Привыкать же к этому надо сызмала; вот хоть ты теперь: ты знаешь, что хвастать не должно, ну и будешь остерегаться, а когда отвыкнешь от этого, то задашь себе другую задачу, например,: делать должное так, чтобы оно людям в глаза не бросалось и тебя бы не хвалили за то, что ты делаешь свое дело.

— Да что ж это! Пойдемте играть, — кричала соскучившаяся Мери, таща то того, то другого; — А знаете, — продолжала она, — у нас скоро будут гости, только без кукол!

— Ах да, Саша, ты знаешь, что придумала Мери? — сказал Алеша.

— Что, что? — живо спросили маленькие хозяева. Алеша покатился со смеху.

— Она хочет пригласить гостей с тем, — сказал он, — чтоб они приехали в штопанных платьях!

— Алеша! — закричала малютка, бросаясь к брату.

— Право, так, — говорил он.

— Алеша! — кричала девочка, зажимая ему рот.

— Это она все за Лину заступается, — говорил мальчик, увертываясь от маленькой ручонки, а мама говорит: что же делать тем, у кого нет рваных платьев, — тому как быть?

— Саша, Миша! Вы его не слушайте! — торопилась перебить Мери, я сказала: мне не нужно, чтобы мои гости были разряжены, пусть приедут в старых платьях!

Бабушка, слышавшая о случившемся с Линою на кукольном вечере, поняла, в чем дело, и сказала:

— Ты, Мери, вот что сделай: сама оденься попроще, ну и самых близких попроси о том же, а охотницам до нарядов ничего не говори. Щеголих у тебя будет наполовину, а другая половина оденется просто, так что между ними и Лина не будет отличаться.

Этот совет очень понравился Саше, и она, прыгая перед старушкой, сказала:

— Бабушка, позволь мне самой с Мери выбрать из моих платьев то, которое и надену тогда.

— Идите, выбирайте, что хотите, только чур не комкать.

И вся стая запрыгала и понеслась в детскую. Чрез час красные, запыхавшиеся дети опять вбежали к старушке.

— Ах, мои голубчики, да как вы умаялись! — сказала она, глядя на внучат.

— Бабушка, я хочу им показать мою дочку!

— Нельзя, дружок, я сейчас была там, она и мама твоя обе спят.

Дети переглянулись, как бы советуясь, что им теперь делать, чем заняться.

— Ах да, бабушка, няня хотела у тебя проситься за Богоявленской водой. Это какая вода? — спросила Саша.

— Та, которую сегодня святят за вечерней, — сказала старушка. — До нее ничего не едят, сочельничают; когда выпьют этой воды, тогда начинают есть.

Саша вдруг вспомнила рождественский сочельник, как бабушка с нею говорила, как ей было хорошо сидеть, приютясь к старушке.

— Бабушка, милая, расскажи нам про сочельник, помнишь, как тогда!

Бабушка, посмотрев на детей, сказала:

— Трудновато говорить с вами, детки; вы все не ровни: Сережа и Алеша знают Священную историю, Мери с Мишей ничего не знают и не понимают, а ты, Саша, только некоторые картинки запомнила.

— Бабушка, ты, как тогда, говори, — я все поняла!

— Ну, друг мой, ведь рассказ на рассказ не придется; однако, пожалуй, попробую.

Все захлопали в ладоши; дети любят слушать, умели бы только с ними говорить. Бабушка посадила Мери к себе на колени, Сашу в ноги, на скамеечку, мальчикам позволила сесть на ковер и, приноравливаясь сколько можно к понятию детей, начала:

— Ну, Саша, скажи нам, какая картинка — крещение Господне? На Иордане, — прибавила старушка, видя, что девочка задумалась.

— Ах, это на реке-то! Вот стоит один на берегу повыше.

— Иоанн Креститель, — подсказал Алеша.

— Да, Иоанн Креститель, у него палочка перевязана поперек крестом, и кончики висят длинные-длинные, он зачерпнул в чашечку водицы и льет ее на голову...

— Господа...

— Алеша, да я сама знаю, — нетерпеливо отозвалась девочка, — и льет на голову Господа Иисуса Христа, а Он по колени в воде стоит, а над головою у Него птичка...

— Голубь, — не утерпев, подсказал Алеша.

Мери взяла бабушку за обе щеки, — и она теперь также вспомнила картинку, — и ну целоваться, говоря: «Я это тоже знаю, я все это знаю».

— Перестань, Мери, — нетерпеливо перебил ее Сережа.

— Ну, так слушайте: Иоанн Креститель был пророк. Ты помнишь, Саша, что я говорила тебе о пророках? — Но, видя, что девочка задумалась, бабушка продолжала. Пророками назывались такие люди, которых Господь выбирал для того, чтобы учить людей и наставлять их в том, что заповеди даны им не для того, чтобы их прятать в золотой ковчег и затверживать их попугаями, но чтобы исполнять их приказания. Такой пророк был Иоанн, прозванный Крестителем.

— Бабушка, — спросил Алеша, — его прозвали Крестителем за то, что он крестил?

— Да, дружок мой, — отвечала та.

— Послушай, бабушка, — несколько робко продолжал Алеша, — за что же его прозвали так, ведь не он один, а все священники крестят?

— Ах, Анечка, здравствуй, Оля! — кричали дети, здороваясь с вошедшей сестрицей. — Сядь сюда! Нет, сюда, ко мне, к нам! — кричали они, сторонясь друг перед другом, чтобы дать место общей любимице своей.

— Садись-ка, дружок, подле меня, — сказала бабушка, — да помоги-ка мне рассказать им о крещении Господнем: вы друг друга лучше понимаете.

Затем, обратясь к Алеше, она продолжала:

— Да, теперь, после Иоанна Крестителя, крестит каждый священник, но до него никто не крестил; он первый ввел этот обряд, и невидимое для нас дело, покаяние человека, обрядил, то есть одел, в ви димый обряд омовения водою.

— Бабушка, это что такое — покаяние? — спросила Саша, пристально глядя на старушку.

— Да, вот поди, толкуй с вами! — сказала бабушка, тряхнув головой; потом, подумав немного, спросила внучку: — Ты, дружок, когда нашалишь, а потом, поняв, что огорчила папу и маму, ты что тогда делаешь?

— Что же, бабушка, я тогда прошу прощенья!

— Ну вот, это-то самое, когда пожалеешь, что дурно сделала, да идешь просить прощенья, это и зовется у людей раскаянием, а раскаяние перед Богом называет ся покаянием. Поняла-ли, Саша?

— Да, поняла, — задумчиво сказала девочка, а потом прибавила: — Когда я у папы прошу прощенья, это значит, я раскаиваюсь; когда же прошу прощенья у Бога, то я...

— То ты каешься, — подсказала старушка, заметив, что девочка не сладит со словом «покаяние».

— Бабушка, — спросила Мери, — Бог слышит, когда у него просят прощенья?

— Слышит и прощает, если видит, что люди, каясь, хотят исправиться.

— Послушай-ка, бабушка, — начал Миша, пробираясь к старушке, — ты мне скажи вот что: разве большие также каются? Ведь большие не шалят?

— И не шалят, да грешат, дружок, то есть, грешат, не делая того, что Господь велит. Вот и в то время, когда жил Иоанн, народ очень грешил: хотя иудеи и писали приказания Божии у себя на дверях, чтобы всегда видеть и помнить их, но это обратилось у них в один обычай, а исполнять заповедей они не исполняли. Святой Иоанн, живя в степи, в пустынном месте, около Иордана, говорил приходящему к нему народу: «Опомнитесь, бросьте дурную жизнь, покайтесь и принесите плоды, достойные покаяния; вы живете, как безплодные деревья, которые напрасно растут; но берегитесь за такую жизнь вашу наказание близко, секира (топор) лежит у корня дерева, бесполезное дерево скоро будет срублено». Вы видите, дети, что он говорил не так просто, как говорим мы; он уподоблял людей деревьям, полезные дела — плодам, наказание — секире. Таким языком говорят на Востоке все азиатские народы. Слово Божие писано на Востоке же, а потому и писано притчами и уподоблениями. Мало того, что восточные жители говорят иносказательно, они часто речи свои подкрепляют или изображают делом, и это-то иносказательное дело или действие мы называем обрядом. Например: ты, Сережа, хорошо помнишь, что сказал Пилат, когда народ требовал осуждения Господа?

— Помню, — отвечал Сережа, — он сказал: «Я невинен в крови праведника этого».

— Ну, а что Пилат еще при этом сделал? — спросила старушка.

— Он велел подать воды и умыл, при народе, руки свои.

— Вот это-то дело и было уподобительным, обрядли-вым. Понимаешь ли ты, дружок?

— Да, — сказал мальчик, не сводя глаз с бабушки. — Этим иносказательным умовением рук, Пи лат подтвердил свои слова о чистоте и невинности своей в деле осуждения Иисуса Христа. Иоанн, призывая народ к покаянию и очищению от греха, наставлял его, уча доброй жизни, и потом, в знак очищения от греха, омывал кающихся водою. Обряд крещения, несколько измененный, перешел и к нам.

— Заметь, Сереженька, — сказала бабушка, обращаясь к внуку как к старшему из детей, — заметь и помни, дружок, что наша христианская церковь основалась на Востоке и что вся внешность ее — в том же иносказательном духе, о котором я сейчас говорила: обряды, служба, одежда, даже утварь церковная — все это уподобительно, все заключает в себе высокий духовный смысл, который, к сожалению, не многим известен.

— Отчего неизвестен? — живо спросила Аня.

— Оттого, что иные не могут, а другие не заботятся понять его, — отвечала старушка, глядя в глаза внучке; ей отрадно было следить за сочувствием ре бенка.

— Бабушка, — хотела что-то спросить Аня.

— Постой, постой, дружок, — перебила ее старушка, — с тобой поговорим когда-нибудь на особицу, а теперь дай кончить о крещении и о Богоявленской воде. Слушайте же, детки: Иоанн Креститель поселился, как я уже вам сказала, в пустыне, народ сходился к нему отовсюду, иные — из усердия к святому человеку, другие — из любопытства, посмотреть на пустынника и послушать его дивных речей. Он говорил народу: «Кто вразумил вас бежать от наступающего гнева? Уже и секира лежит при корне дерева? Всякое дерево, не приносящее хорошего плода, будет срублено и брошено в огонь. После меня придет Тот, Кто сильнее меня, Кому я недостоин нести обувь Его. Я крещу вас водою покаяния, Он же будет крестить Духом Святым и огнем. Лопата в Его руке, и Он очистит гумно свое и соберет пшеницу в житницу, а солому сожжет огнем». Так говорил он, и в народе пробуждалось темное предчувствие чего-то близкого, великого. Понимая притчу Иоаннову, народ размышлял: обувь — это низшее, последнее в одежде; если же и святой муж недостоин понести обувь Того, Кого он возвещает, то что же это будет? Народ понимал также, что пшеницею называл он добрых и полезных людей, а соломою — пустых тунеядцев; что гумно иносказательно представляет мир, где полезные люди перемешаны с бесполезными, как зерно с мякиной, и что Иоанн ждет Господина гумна. Однажды утром, когда он крестил и толпы народа собрались на берегу Иордана, он вдруг увидел вдали идущего к нему Иисуса. Пророк душою своей узнал Господа и, в восторге подымая высоко руки, закричал народу: «Вот Он! Вот Агнец Божий, взимающий на себя грехи мира! Вот Тот, о Ком я говорил: после меня придет Тот, Кто сильнее меня!»

— Бабушка, бабушка, я видел это! — радостно закричал Сережа. — Иоанн и рукой, и крестом указывает народу на Господа!

Дети в изумлении смотрели на раскрасневшегося мальчика. Бабушка, тоже, поглядев на него, спросила:

— Ты во сне это видел, дружок?

— Нет, не во сне, я видел картину Иванова: явление Господа народу! Ах, бабушка, как хорошо! Иоанн точно живой, точно громко говорит народу, а Господь идет вдали, тихо-тихо, один одинешенек. Так хорошо, точно спереди картины шумно, а там, вдали, около Господа, так тихо! Алеша, ты помнишь, мы вместе ходили смотреть? — спросил Сережа брата.

А Алеша уже давно припоминал что-то и сказал:

— А — а, это где мальчик из воды вылез и озяб?

— Да, да, — подтвердил Сережа.

— Ну, помню, помню: Иоанн Креститель точно мехом обернут, сам такой высокий!

— Так вот, дети, — перебила их бабушка, — Господь Иисус Христос, который сошел на землю и нам в пример прожил с людьми земную жизнь, Сам на Себе подтвердил обряд крещенья, то есть сам крестился от Иоанна, который сначала отказывался, говоря: «Не Тебе у меня, а мне следует у Тебя креститься!», но затем исполнил волю Господню, который сказал: «Так тому быть должно». И когда Господь крестился, то Иоанн видел духом своим небо открытое и Духа Господня, Духа любви, кротости и чистоты — в земном виде — в образе самого кроткого и чистого животного — голубя, летавшего над Господом.

Саша, сидевшая в ногах на скамеечке вдруг потянулась через Мери к бабушке, говоря:

— А как же это, помнишь, ты говорила о барашке, что он самый добрый?

— Да, Саша, я говорила и теперь скажу, что между зверями, барашек ягненок, или по-славянски агнец, есть самое смирное и доброе животное, а между птицами — голубь: потому-то они оба и означают, на языке притч или иносказаний, кротость и чистоту. У нас, на полу-русском, гостином языке, иносказание или притчу назовут аллегориею, а самые образы иносказаний, как например здесь ягня и голубя — эмблемою. Вот вам несколько подобных примеров иносказаний: лев как самый сильный из зверей есть представитель, эмблема или образ силы; волк — образ хищности; лиса — хитрости; собака — верности; свинья — невежества и нечистоты. Говорят, у древних на Востоке не только звери, птицы и рыбы, но даже каждый цветок имел свое особое значенье! Там еще и доныне сохранился язык цветов, который, может быть, с переменами и прибавками, отчасти дошел и до нас. Например: роза — символ красоты; фиалка — скромности; лавр — мудрости и славы; мирт — символ любви; полынь — горькая неправда и пр. У языка образов или иносказаний было свое письмо, которое у древних называлось иероглифами. Иероглифы — письменные знаки древних — по сию пору уцелели на камнях и пирамидах египетских, но, не зная языка этого, мы не понимаем и его знаков.

— Бабушка, я слышал от дяди, что есть ученые, которые разбирают иероглифы, — сказал Сережа.

— Да, дружок, и самый замечательный из них — Шам-польон. Он говорит, что у египтян иероглифы были различные; древнейшие — те, что называются символическими или картинными, там каждое изображение имело несколько смыслов. Вот например, — и старушка, взяв карандаш, начертила кружочек с точкой посередине, — вот этот знак представлял солнце, и свет его, и день, и жизнь природы, так как ничто не может жить без солнца; отвлеченно же знак солнца означает свет разума и тепло любви. Ну, да что об этом говорить, вам этого еще долго не понять, — сказала старушка, усмехнувшись на своих слушателей и на непосильные для них рассказы.

— Нет, бабушка, душечка, нет, рассказывай! — кричала Саша, показывая бабушке клочок бумаги, на котором она сама начертила кружок с точкой посередине. — Вот, когда кто нарисует этот кружочек, то это все равно, что написать: с-о-л-н-ц-е.

— Да, — сказал Сережа, — и оно же значит свет и тепло.

— Ах, как славно! — вскричала Саша, хлопая в ладоши. — Бабушка, душечка, скажи еще что-нибудь, а я нарисую и подпишу то, что оно будет значить!

— Ну, пиши молодую луну, вот так, — и старушка очертила полкруга двумя кривыми чертами. — Это значит и месяц, и ночь, и свет без тепла, ведь месяц не греет, так ли? Дети молча кивнули головою.

— А вот — круг с двойным крестом посередке, представляет землю, создание; эти же три зубчатые черточки, одна над другою, как волны, означают воду, а кувшинчик, из которого зубчиками льется вода, значит умовенье, очищенье; а вот нарисуй весы: весы и поныне означают правду, правосудие, — и бабушка, наклонясь над Сашей, начертила ее рукой весы. — Вот это и по-древнему: суд и правда; теперь нарисуй-ка глаз и подпиши под ним: зрение и понимание; потом начерти ухо, и подпиши: слух и послушание, и проч.

Оказалось, что ухо Саша не умела рисовать; многие из детей брались помогать ей, но покончил Сережа.

— Да это чудо как весело, — говорила Саша, носясь с разрисованной бумажкой, — мы с Лизой вовсе так станем играть!

Мери потянулась посмотреть на бумажку, но, не понимая, в чем дело, нашла, что картинка не на столько хороша, чтобы долго ею забавляться.

Видя, что мысли детей разбрелись, и желая, чтобы рассказ ее не разсеялся без следа, старушка захотела собрать коротенькие нити детских мыслей в одно и поэтому вернулась к началу разговора.

— Что значит, Саша, Богоявленская вода, за которою собирается идти твоя няня?

Саша, посмотрев поочередно то на бабушку, то на детей, в недоумении отвечала:

— Не знаю, ты, кажется, об ней ничего не рассказывала.

— Нет, я еще не дошла до нее, но сейчас доскажу. Накануне праздника крещения, то есть в крещенский сочельник, за вечерней, святят воду, опускают в нее крест — в память того, что Господь на Иордане сам входил в воду и тем ее освятил, и затем, освященную воду эту называют Богоявленской. В крещенский сочельник мы сочельничаем до этой воды, как в рождественский — до первой звезды. У нас установлено праздновать каждый год все самые замечатель ные случаи из земной жизни Господа, и эти праздники называются Господними. Ах, детки мои — заключила бабушка тем же, чем начала рассказ, трепля и целуя детей, — трудно говорить с вами, с такими неровнями!

— Мы все поняли, — весело сказал Алеша, сознавая в себе новые понятия вследствие разговора с бабушкой.

— Ты не бойся, бабушка, — говорил Миша, карабкаясь на диван, хватая и обнимая старушку, — мы с Сашей все поняли, мы знаем, что Бог был на земле такой добрый, как барашек и голубок.

— И вам велел быть такими же, — промолвила старушка, — будьте кротки, как голуби, говорил Он, уча людей.

— Бабушка, — спросил Алеша, — а те люди, которым говорил Господь, сказали это другим людям, а те люди — еще другим, а те другие, — говорил мальчик, прикачивая головой в меру — сказали твоей бабушке, а ты уж нам рассказала, да? Так ведь?

— Было, пожалуй, и так, — сказала старушка, смеясь Алешиной догадке. — Такой рассказ от бабушки к внучке называется преданьем. Но преданье не всегда бывает верно, а вернее дошли до нас слова Господни через учеников Его, которые записали все, что Он делал и говорил на земле, и поместили вот в этой книге, — сказала старушка, указав на большую толстую книгу, лежавшую на столе. — Эта книга называется Евангелием.

— Так твоя книга — Евангелие, — протяжно сказали Саша с Мишей, — ты, бабушка, покажи ее нам когда-нибудь.

Пока Саша договаривала эти слова, лицо ее вдруг засветилось радостью, губы улыбались: видно было, что ее тешила какая-то приятная мысль. Бабушка с легкой улыбкой пытливо глядела на девочку. «Ну», — сказала старушка, ободряя Сашу высказать свое чувство. Улыбка совсем расцвела, и Саша, полно вздыхая, сказала: «Быть может, моя дочка будет такая же хорошая и добренькая, как барашек!» Сережа, потянув Сашу, посадил ее к себе на колени и сказал: «Ты знаешь, что сделай: ты проси бабушку читать тебе из той книги, а потом учи Любу тому, что там написано!» На мгновенье девочка задумалась: она вникала в слова брата; потом, взглянув на бабушку, ласково припала к ней головкой и тихонько спросила: «Да?» И на одобрительный знак старушки она еще крепче обняла ее, говоря: «Моя хорошая бабушка, как я люблю тебя!» «И я», — вскричал Миша. «И мы, и мы также», — говорили дети, теснясь около старушки».

О Таинствах

О каждом из семи церковных Таинств — Крещения, Миропомазания, Покаяния, Евхаристии, Священства, Брака, Елеосвящения — детям необходимо рассказывать, сообразуясь с их возрастом, уровнем понимания и самой ситуацией. В приведенном ниже отрывке Владимир Иванович Даль показывает, как любящая бабушка готовит детей к участию в Таинстве Крещения, объясняя и само чинопоследование Таинства, и стоящие за ним важнейшие смысловые категории:

««Крестить младенца, — говорила бабушка, — значит омыть, очистить его от природного греха и посвятить как будущего человека на службу Господу. Господь соединяется с душою младенца, посылая ему свою силу и благодать, но этого соединенья Бога с человеком мы не видим и не понимаем, а потому и называем таинством. Таинство это обряжено, то есть как бы одето, обрядом крещенья, как душа одета телом. Каждая вещь, каждое движенье в обряде — иносказательны. Крестные мать и отец отвечают священнику за младенца на все вопросы и обещают за него не быть злым, но добрым и послушным; впоследствии они же должны стараться помогать родителям воспитывать ребенка в добре и правде». — При этих словах Саша робко взглянула на дядю, будущего крестного отца малютки, и, чувствуя свою слабость, в недоумении, еще крепче прижалась к бабушке. Старушка продолжала: «Крестная мать приносит ребенка раздетого, завернутого в одни пеленки и одеяльце или ризки; это означает, что как тело малютки не одето, так и душа ее не одета еще в истинную веру: здесь понятия, познания веры изображаются одеждой. Священник ставит восприемников с младенцем, то есть крестного отца с матерью, лицом к востоку; это опять иносказательно означает обращение их к Господу как к душевному Солнцу человека. Потом он три раза дует на младенца и трижды осеняет его крестным знамением. Заметьте, дети, что число три часто встречается у нас в обрядах и означает дело полное, законченное. Помолясь Богу о принятии и сохранении принесенного младенца, священник трижды отгоняет духа зла, потом просит Бога открыть ребенку мысленные, то есть душевные, глаза на то, чтобы понимать слово Божие; далее просит дать ему на всю жизнь Ангела-хранителя и затем, как бы сдувая с дитяти все нечистое, говорит: «Изгони, Господи, духа нечиста, духа лжи, лихоимства, духа гордости и прими дитя это, как ягня Твоего стада».

Последнее уподобление очень понравилось меньшим детям: Саша улыбнулась, Миша захлопал о колени руками, а Мери потянулась спросить бабушку: «Разве гордой быть нехорошо?»

— Нет, дружок, нехорошо.

— А как же, бабуся, няня говорит про гостей: «Они такие нарядные да гордые?»

— Нянюшка твоя не понимает хорошенько этого слова; у нее гордый значит статный, видный, красивый.

— Бабушка, а я так понимаю, — говорил Миша, закидывая голову.

— Ладно, дружок, про это после, — сказала старушка и, глядя на Сашу, продолжала: — Священник оборачивает восприемников на запад, то есть в противоположную от востока сторону, и спрашивает: «Отказываешься ли от злого духа и злых дел?» Ты, Сашенька, ответишь: «Отрицаюсь», то есть отказываюсь; потом трижды спросит он: «Отреклась ли?» Ты ответишь: «Отреклась». После этого он велит дунуть и плюнуть на пол, чтобы показать этим свое отдаленье и нелюбовь к тому, от чего сейчас отреклась. Затем, поворотив вас опять на восток, спросит трижды: «Сочетаешься ли Христу, то есть хочешь ли соединиться со Христом. На это ты ответишь: «Сочетаюся». Потом спросит: «Веруешь ли в Него?» Ты скажешь: «Верую яко Царю и Богу моему...»

— Бабушка, я все забуду, когда и что надо говорить!

— Нет, моя голубка, — отвечала старушка, целуя встревоженную девочку, — тебе будут подсказывать. — Слушай дальше: священник прочтет символ веры, то есть молитву — Верую, и спросит еще раз: «Веруешь ли?» и ты ответишь: «Верую». Это он спрашивает трижды, и ты трижды отвечаешь: «Верую».

Вдруг по коридору послышалась детская беготня. Зина и Лиза проворно вбежали и ну обниматься.

— Здравствуйте, здравствуйте, дети, — сказала бабушка, — садитесь, мне нужно до священника, досказать Саше.

Лиза уселась, а Зина никак не хотела помять платье и стояла как распыженная кукла.

— Ну, Саша, потом на вопрос: «Сочеталась ли ты?» ответишь: «Сочеталась»; он велит поклониться, ты поклонишься, говоря: «И покланяюсь Отцу и Сыну и Святому Духу».

Опять послышалось шлепанье маленьких ножек: то бежала Софочка.

— Баба, бабуська, — кричала малютка. Пусти, пусти, — пищала она, вывертываясь из рук братьев: Алеша тащил ее к себе на колени, дядя Сережа — к себе.

Пусти, я к бабе хотю, — и с этими словами, растолкав всех, она стала прямо перед бабушкой.

Вид тихой, задумчивой Саши, одетой в белое тонкое платье под горлышко, в белом широком кушаке, вид этот поразил малютку и будто что-то ей напомнил. Рассеянно принимая поцелуи со всех сторон, она глаз не сводила с Саши. Между тем бабушка продолжала: «Священник молится и благословляет воду, берет елей (масло), чтобы помазать младенца на ту жизнь, которой ему придется жить на земле. В древности был обычай помазывать елеем человека, идущего на какой либо подвиг. И здесь священник помазывает младенца как будущего человека на беспрестанные подвиги жизни: грудь помазывает он на должное хранение души, уши на ученье и слышание веры, руки — на полезные дела; ноги — на хожденье по заповедям. Выражение: ходить по заповедям часто встречается в слове Божьем и значит узнавать заповеди, обдумывать их и стараться жить, как они велят. Затем, священник берет ребенка и опускает его трижды в купель, говоря: «Крещается раба Божия Любовь». Потом наденет на нее рубашечку и скажет малютке: «Ты облачаешься в ризу правды», то есть тебе дается ученье веры, и ты, поняв его, прими, как эту видимую одежду, и ходи в правде».

Софочка все это время, напыжившись, что-то думала; чинное внимание детей, думное, тихое личико Саши — все это напоминало ей что-то недавнее. Она поглядела еще раз на белое платьице, на широкие, длинные концы Сашиного кушака, потом на свое зеленое шотландское платье.

— Сася, Сася, ты к Богу идесь, тебя Бог сколо по-зяветъ? Да? — говорила она, вопросительно глядя на бабушку.

Дети засмеялись и зашикали на малютку: «Софочка, перестань!»

— Ня тозе хотю, — говорила малютка, не зная сама, чего хочет; ей нравилось прошлое, неясное чувство ее.

— Девочка моя, — говорила ей бабушка, — сегодня Саша будет дело делать — крестить.

— Как это? — спросила Софочка, услыхав новое, незнакомое ей слово.

— А вот увидишь, — ответила бабушка, — а теперь будь миленькая девочка, не мешай нам.

Софочка сложила на груди толстенькие ручонки и не знала, что ей далее делать. Сережа тихонько поманил ее пальцем, говоря: «Тумбочка, тумбочка, сюда!» Девочка с радостью бросилась к нему на шею — и ну, картавя шепотом, рассказывать, как она с Сашей пойдет в гости и к Богу. Сережа целовал ее, уговаривал, что Саша никуда не пойдет, что она, здесь, дома будет свое дело делать — крестить с дядей Сережей, но ее ничто не брало — она лепетала свое, мешая Сереже слушать.

— Сережа, — закричала Лиза, — ты зажми ей рот, она сейчас перестанет.

И правда, только Сережа закрыл ей рот ладонью, как девочка успокоилась и стала обдумывать слышанное. Крестить, — думала она, и это — дело? В памяти Софочки замелькало много вещей одного названья: горничная Поля свое шитье зовет делом, и няня, копаясь спицами в чулке, говорит: «Не мешай дело делать»; а летом, когда Софочка смотрела, как ключница укладывала в кадку зеленые огурчики, то эта закричала кому-то: «Ведь видишь, что дело делаю!» Все — дело, думала Софочка, и то, что Саша будет делать, также дело, но какое? Смысл без образа осталась пробелом в детской головке, и Софочка, задумавшись, молчала, а Сережа с прочими спокойно дослушали чин крещения.

— После миропомазанья, — продолжала бабушка, — священник с восприемниками обходит, с зажженными свечами, три раза вокруг купели. Здесь свечи изображают свет истины, Господа Иисуса Христа, к которому человек должен вечно стремиться, а эту вечность представляет или знаменует круг, коим обходят купель и в котором нет конца. После этого священник состригает с темени малютки крест-накрест немного волос — в знак того, что дитя предано власти Господней; этот обряд и само значение его также взяты из древнего обычая: встарь победители остригали покоренных, что и означало подвласт ность и покорность последних.

Покончив рассказ и крепко поцеловав Сашу, бабушка встала и пошла к сидевшей молча невестке, но дети, так давно не видавшие любимую тетю, кинулись вперед, обступили ее толпой и шумно засуетились, как пчелы вокруг своего улья. Софочка и тут протерлась вперед и, сидя на полу, чуть дотрагивалась пальчиком до белых пуговок тетиного капота, приговаривая: «Пудовта, пу-довта, и это пудовта!»

Бабушка стала приготавливать, что нужно к крестинам, выкладывая из плетенки рубашечку, сшитую Сашей, чепчик с розовыми лентами, розовый поясок и золотой крестик на тоненькой золотой цепочке, принесенный, по обычаю, крестным отцом — дядей Сережей.

— Бабушка, можно к вам? — спросила Аля, — вбегая в меховой шапочке.

— Если здорова и не сплю, то всегда можно, — говорила бабушка, целуя внучку в смышленые глазки.

— Ведь я не одна, мы втроем приехали, — говорила Аля. — Лина, да Bеpa, двоюродная сестрица моя Вера Посошкова, — поясняла девочка, поворачиваясь на все стороны, — то к бабушке, то к детям.

Старушка, наклонясь к Але, шепнула ей: — А сказывала ли ты тете, что привезешь с собою гостью?

— Тетя, — вскрикнула Аля, — тетечка всегда рада, когда нам весело!

— Слышишь, Софья, — сказала бабушка, и в ответ на это из угла послышались мягкие переливы смеха, как воркованье горлинки.

— Тетя, душка моя, тетя, ты здесь, а я тебя не видела! — закричала обрадованная Аля, и, широко раскинув объятья, понеслась и припала к тетке, засыпая ее поцелуями.

Дети ее, племянники и даже посторонние дети страстно любили Софью Васильевну; она, сама дитя душой, любила и тешила всех без различия, что даже часто служило ко вреду детей.

— А как же это Марья Александровна решилась отпустить Веру без себя? — спросила Софья Васильевна.

— Видишь что, тетя, правда, что Марья Александровна никуда не пускает Веру одну, но она уж очень обожает нашу бабушку, а потому и решилась отпустить Ве-реньку, — с детскою важностью ответила Аля.

— Обожает! Да она ее никогда не видала, — смеясь, сказала тетка.

— Это, тетя, нужды нет. Марья Александровна говорит, что обожать можно заглазно, понаслышке о жизни и делах человека, а мы с Сережей так часто рассказываем про бабушку. Она говорит, что очень мечтает о том, где бы ей увидать ее, — сказала Аля, выражаясь словами гувернантки, которая вдесятки лет не могла отвыкнуть от своих институтских обычаев и выражений.

— Да чего же легче — приехать ей к нам? — вопросительно сказала Софья Васильевна.

— Ну вот, и я тоже говорю, — отвечала девочка, разводя руками, — а она отговаривается, что никогда не осмелится, что бабушка такая почтенная.... И много-много все такого хорошего говорит она про бабушку.

— Странные эти институтки старого закалу, — промолвил Михаил Павлович; потом, глядя на племянницу, прибавил: — Да ты, Алечка, скажи ей, что она сама почтенная, что мы ее очень уважаем и сами желаем ее видеть у нас в доме.

Все еще стоя перед теткой на коленях, Аля быстро, как птичка, вскинула голову и зорко глядела на дядю, недоумевая, зерна или мякину посыпали перед нею, правду или насмешку сказал Михаил Павлович. Девочка знала, что дядя никогда ни над кем не насмехается, но ее смущало то, что он повторил о Марье Александровне почти слово в слово ту же похвалу, которую Аля слышала от старушки-гувернантки о бабушке, которую Аля ценила выше всех.

Заметив недоуменье девочки, Михаил Павлович сказал: — Да, душечка, скажи ей, что мы давно уважаем ее, как добрую наставницу.

Недоуменье Али прошло, она радостно обхватила тетку и чмокнула ее в самую пряжку кушака.

— Да идите же, кричал Миша, подталкивая худенькую девочку, подросточка Веру, и шедшую с нею Лину.

— Уж купель принесли! Пустите, что вы стали в дверях, уж купель там поставили, — точно захлебываясь, кричал за ними Алеша.

Все встали, засуетились, бабушка опять подошла к плетеночке, Саша бросилась к старушке и робко прижалась к ней, прочие дети понеслись волной в белую комнату, и во главе ее гребнем влетели Миша с Алешей и стали на пороге.

Посреди комнаты облачался почтенный священник в праздничные белоглазетовые ризы, у купели зажигали свечи; вместе с причетниками суетилась разодетая, как в свят день до обеда, нянечка, как прозвали дети старушку — отцову няню, в отличку от своей.

Обряд начался. Как встарь над поверхностью вод носился Дух Божий, так и ныне над купелью благодать Божья осеняет души верующих людей, проникает их теплом, располагая сердца ко взаимному снисхождению, доброжелательству и благости.

Задумчиво стоит над купелью восприемник. Сознательно и отчетливо отвечает Саша; в ней затеплилось святое чувство покровительства меньшему и еще что-то, неясное, восторженное, что светится в глазах и пылает на лице.

Все дети внимательно следят за ходом обряда. Маленькая Мери стоит на стуле, около Сережи, обняв шею его одной рукой, а другою держится за Лину. Софочка, в очень дружеских отношениях с нянею, сидит у нее на руках и беспрерывно сообщает ей свои замечания, пересыпая их поцелуями: «Дитя мааленькое-мааленькое, — шепчет она нараспев, показывая на последний суставчик своего указательного пальчика. — Дитя купатьтя, пать пать будетъ, а пакить не будет», — прибавляет она успокоительно, обнимая няню.

Священник поднял младенца над купелью; дети, затаив дыханье, подвинулись вперед. Раздалось великое слово: «Крещается раба Божья Любовь, во имя Отца и Сына и Святаго Духа»!» Благоговейно преклонились в другой комнате отец с матерью, молясь за судьбу дочери.

Бабушка стоит около Саши; казалось, она вся обратилась в заботу и помощь маленькой восприемнице, но Тот, кто знает тайное человека, Тот видит, как в тайнике души ее чувство складывается мыслью, и слышит: «Господи, да обратится земное имя Любовь в душевное ее качество, да будет она свята земною любовью для людей, да стремится вечно к образу и подобию Твоему!»

Заботливо подбирает бабушка ризки, укладывая их на руки восприемника, который вместе с Сашей, обносит дитя и зажженные свечи вокруг купели.

— Свет свечей означает Господа, — думает Сережа и тихонько сообщает это Але, которая жадно слушает все его толкования. — Они пойдут три раза вокруг купели, — продолжает он, — а круг значит то, что без конца, что вечно; число же три, — тут Сережа остановился. — Это я не помню, — сказал он, — но все вместе значит, что Люба должна думать и жить, как Господь приказал.

Софочка, завидев в другой комнате голубой мериносовый капот и белые фарфоровые пуговки, в прискочку мячиком покатилась туда прямо к тете. Между тем обряд кончился, Саша с дядей несут свою крестницу к Софье Васильевне: «Вот тебе, мама, наша дочка!» — сказала Саша, а увидя отца, бросилась к нему на шею и заплакала; душа ее была слишком полна, она перелилась чрез край и вылилась слезами».

О заповедях Божиих

Пример беседы с детьми и разъяснения им десяти заповедей мы также находим у В. И. Даля. Данный опыт также необходим современным родителям, ведь очень важно не только доступно для детей изложить содержание заповедей, но и создать мотивацию, которая побуждала бы ребенка на прилагать усилия для их соблюдения. Не только знанию заповедей, но главное — их исполнению — необходимо научить детей. Ведь «исполнение заповедей есть не только выполнение нравственных норм, но получение силы, избавляющей от страстей (Ин. 3, 20— 21)». То есть соблюдение заповедей дает человеку ту силу, которая избавляет его от внутренних недостатков, образовывает его ум, его чувства, его волю. Кроме того, именно исполнение заповедей дает человеку состояние внутреннего покоя, душевного мира: «У Господа самое исполнение заповедей служит для человека наградою, потому что оно согласно с его совестью, отчего водворяется в душе человека мир с Богом, с ближними и с самим собою. Потому такой человек всегда бывает покоен. Вот ему и здешняя награда, которая перейдет с ним и в вечность». Постарайтесь объяснить детям, что исполнение заповедей поможет ребятам не только избавиться от внутренних недостатков, стать лучше, но и обрести душевный мир, обладание которым делает человека по-настоящему счастливым.

Вот как мудрая бабушка из произведения В. И. Даля рассказывает детям о заповедях:

«Дети молча слушали старушку; мудрое спокойствие и младенческая ясность души бабушки невыразимой силой притягивали к ней неиспорченные сердца внучат.

— Бабушка милая, помнишь, ты обещала научить меня заповедям, сказала Лиза, — растолкуй их нам теперь.

Бабушка посмотрела на детей и заметила в них во всех сердечное участие; мысленно взглянула она туда, откуда приходит помощь всякому доброму делу, и начала объяснять заповеди, приспосабливая их к детскому разумению.

— В первых четырех заповедях, — сказала она, — говорится о том, как надо любить и чтить Господа, в остальных шести Господь учит людей, как им должно жить между собою.

Зина подумала про себя, что таких заповедей она не учила, ей даже хотелось сообщить об этом бабушке, но она не решилась и стала внимательно прислушиваться.

— Скажи мне, Алечка, от кого перешли к нам заповеди, какому древнему народу дал их Господь?

Аля не только сама хорошо знала священную историю, но, благодаря своей покойной матери, умела толково и ясно передавать свое знание другим. Не торопясь и не сбиваясь, она ответила следующее: — Заповеди дал Господь израильтянам и потомкам Иакова и Израиля; Господь дал их тогда, когда они ушли от египтян, которые их очень обижали.

— Это тот Иаков, старик, у которого был сын Иосиф и его продали братья в слуги в Египет? — спросила Лиза.

— Да, тот самый, — сказала бабушка. — Когда Иосиф сделался любимцем Фараона, то он призвал отца своего со всей семьей, со внуками и правнуками к себе, отвел им лучшую хлебородную землю, прожив там более четырехсот лет. Израильтяне привыкли к жизни и обрядам египтян, которые были идолопоклонниками; живя меж ними, они забыли не только веру отцов, но даже имя Бога, потому-то в первой заповеди и говорится «Аз есмь Господь Бог твой и да не будет у тебя богов кроме меня», а во второй — «Не сотвори себе кумира...»

— Бабушка, ведь мы не идолопоклонники и знаем Бога! — перебила Лиза, — зачем же нам....

— Ах, Лизочка, — сказала Аля, — ты спрашиваешь, точно наш Дормидошка! Когда он учил заповеди, то говорил: «Нам это не надо!» И все мотал головой и говорил: «Нет, не надо!», пока папочка не растолковал ему, что и он, Дормидошка, Бога не знает почти так же, как не знали Его израильтяне, что заповедь эта ему нужна точно так же, как и им, что наперед всего надо знать Бога, а для того он должен часто читать Евангелие, и когда он узнает, что Господь для нас делал, то тогда только полюбит Его и захочет слушаться заповедей Божьих; если же этого не будет, то он полюбит свою волю, пристрастится к вину, деньгам, и будут они его кумиром, о котором говорится во второй заповеди.

Сказав это, Аля взглянула на бабушку, которая, кивнув ей одобрительно головой, спросила:

— Ну, а что же, Дормидошка понял?

— Не знаю, бабушка, думаю, что понял: он ведь никогда не говорит, все молчит, а уж если что не понравится, то замотает головой и скажет: «Нету!» Уж он такой! — сказала Аля, смеясь и вспоминая добродушную рожицу своего поваренка.

— Итак, дети, — сказала старушка, обращаясь к внучатам, — теперь вы знаете, что в первой и второй заповеди говорится о том, что надо узнавать Бога и любить и слушаться Его более всего на свете.

— Даже более папы и мамы? — спросили изумленные дети.

— Я бы сказала, более папы и мамы, если бы думала, что родители ваши будут вас учить чему-нибудь дурному, запрещенному Богом. Каждый человек прежде всего должен слушаться Господа, потом законов царских, которые все основаны на тех же десяти заповедях, только они подробнее растолкованы.

Третьей заповедью запрещается вам божиться и поминать Имя Божье всуе, в пустяках. В четвертой Господь велит трудиться в пользу шесть дней, а седьмой день недели посвящать Господу, то есть дать простор духу: сходить, если можно, помолиться в церковь, послушать проповедь, почитать слова Божьего, проведать больного, утешить скучающего, помочь бедному; конечно, все это мы можем делать и в другие дни. Они заповеданы всем наравне, их должен исполнять и тот труженик, который изо дня в день трудится для своего пропитанья, потом должен отдохнуть душой и телом.

У израильтян день отдыха и праздника назывался днем покоя, по-еврейски — сабат, у нас же он зовется воскресеньем в память воскресения Христа Спасителя нашего.

Саша посматривала исподлобья на брата и что-то раздумывала.

— Миша, — сказала она вдруг, — а ведь божиться не только папа не велит, и Бог также не велит!

Мальчик в знак согласия кивнул сестре головой, потом прибавил

— «Да, я и Алеше также скажу!

— Чти отца твоего и мать твою, говорил Господь в пятой заповеди. Это вы, дети, понимаете без толкования, но поймите и то, что вы должны слушаться тех старших, кому родители вас поручили; когда же подрастете, то поймете сами, что царя и родину должно любить, чтить и оберегать, как общего отца и мать.

— Миша, скажи: какая шестая заповедь? — спросила бабушка.

Мальчик задумался, коротенькие заповеди — шестая и восьмая — путались в его голове.

— Не убей, не убей, — торопливо шептали ему сестры.

— Не убей, — повторил за ними Миша и потом громко воскликнул: — А на войне-то, бабушка, на войне-то как же?

— Ну, дружок мой, — сказала старушка, засмеявшись, — видно, пословица наша правду говорит: что у кого болит, тот про то и говорит!

Миша стоял перед бабушкой и во все глаза глядел на нее: «Убивать — грех, — думал он, — а на войне тот и молодец, кто больше убьет неприятелей, как же это?»

— Как же, бабушка? — проговорил он вслух.

— Ага, Миша, вот вы с Алешей и не пойдете на войну, — сказали девочки.

— Ты уж лучше не ходи на войну, и Алеша, быть может, не пойдет, — убеждала малютка Мери, цепляясь за Мишу, чтобы обнять его, но пораженный мальчик нетерпеливо стряхнул ее и настоятельно спросил бабушку, грех ли убивать на войне.

— Иному — грех, а иному — нет, — отвечала старушка. Грех тому, кто беспощадно бьет неприятеля, чтобы отличиться, нахватать наград, одним словом, грех тому, кто радуется войне ради своей выгоды.

— Ты, Миша, радуешься войне? — спросила Аля.

Но Миша молчал и ничего не ответил; он доселе думал о войне как о разгуле своему молодечеству и похвальбе.

— Да что делать, — сказала старушка, — война часто бывает зло неизбежное: придет неприятель на твою родину, в землю русскую, нападет на соотчичей, на сродников твоих, на Сашу с Любой, на отца с матерью; как же тебе не защитить их от врагов или разбойников! Разумеется, ты должен вступиться и драться, сколько сил твоих станет.

— О! У меня сил много! Я силач, я всех перебью, — говорил Миша, горячась и сжимая кулачонки.

— Да, дружок, не давай в обиду ни семьи отца твоего, ни семьи царя твоего, то есть всей великой семьи народа русского... Война есть грех, если ты станешь драться не ради долга, а ради похвалы и наград, то есть ради самого себя, для своей пользы. Не дерись же ради выгоды, как это делают честолюбцы, не убивай из-за денег, как разбойники, не дерись из-за обиды: тебя затронут на волос, а ты не сдержишься, распетушишься да, позабыв заповедь Божью и закон царя, полезешь в драку, на увечье или на смерть, как то делается в поединках. Учитесь, дети, в детстве сдерживать сердце свое; господин гневу своему — господин всему, говорит умная пословица наша. А знаете ли вы, дети, какое убийство хуже всех тех, что я назвала вам? — сказала старушка, и во взгляде и в голосе ее появилось что-то строгое и печальное.

Дети внимательно смотрели на бабушку.

Она продолжала:

— Убийство души хуже убийства тела, убивает же душу тот, кто учит дурному, не слушаться родителей, не слушаться законов царских или, что хуже того, не слушаться законов Божьих; такой человек убивает в душе все доброе. Господь говорит об них так: «Не бойтесь убивающих тело, но бойтесь того, кто убивает душу; ей говорю вам, того убойтесь!»

За шестою следует седьмая; эта заповедь касается только взрослых, но я все-таки скажу о ней несколько слов. Господь благословляет семью, где муж и жена дружны, любят друг друга, заботятся о детях и о домашних своих; осуждает же Он тех супругов, которые не заботятся о семье, не любят друг друга, ссорятся и желают разойтись. О такой безнравственной жизни Господь говорит как о грехе против седьмой заповеди. — Сказав это, бабушка заметила внучатам, чтобы они никогда не называли по его имени греха против седьмой заповеди, потому что слово это не принято в общежитии». — Ну, — спросила бабушка, — теперь о какой заповеди станем говорить?

— Об восьмой, — закричали дети.

— Не укради, — сказала Лиза.

— Хорошо, но.... Саша, скажи мне, как понимаешь ты приказание Божие не красть?

— Значит — не брать тихонько, — ответила девочка. А Аля прибавила: — Не брать тихонько себе чужого.

— Да, отчасти и так, — сказала бабушка. — Не бери чужого — ни для себя, ни для другого кого; не бери его ни тихонько, как воры берут, ни явно, как грабители-забияки отнимают; не бери чужого имения, чужих денег или чужих вещей — вот приказание восьмой заповеди, против который мы часто необдуманно грешим. Например, дети, кто из вас по забывчивости хозяина не оставлял у себя навсегда чужой книги? Кто из мальчиков не переманивал чужой собачки? Ведь кажется, что пустяки, безделица! А между тем, что немножко, что много украсть — все равно, крадут то, что возможно или чего хочется. Вот я знаю одного ребенка, — продолжала старушка, — ему дали почитать книжку, книжка эта понравилась ему, а картинки еще более; хозяева о книжке забыли, а ребенок мой и рад тому....

— Бабушка! Бабушка! — перебивали друг друга Миша с Лизой.

— Нет, постойте, пустите! — кричал Миша, расталкивая сестер и пробираясь к старушке. — Пустите! Я, бабушка, знаю, что ты обо мне говоришь! Я не крал книжку у Луи, а так просто она лежала у меня. Я, пожалуй, отдам, я не хочу ее больше! Мне ее не надо! — говорил мальчик, совестясь того имени, каким назвала бабушка его дело.

— Хорошо, дружок, отдай, да поскорее и впредь не оставляй у себя чужого.

Потом старушка повернулась к девочкам и сказала:

— Ну что, Лизочка, и у тебя есть «зачитанная книжка», как обыкновенно говорят о таких книгах? — прибавили бабушка.

— Да, — отвечала покрасневшая Лиза, вопросительно посматривая на Зину. Обе девочки охотно зачитывали те книги, которые им нравились; детям и в голову не приходило, как называется такое дело.

—  Осмотрите все, друзья мои, — одобрительно сказала им бабушка, — соберите все чужое и отдайте по принадлежности.

— А если подумают, — заикнулась Зина, — что мы....

— Ничего не подумают, дружок. Хорошенько извинитесь в том, что надолго задержали книги, и на этот раз конец делу. А вперед вы ничего подобного не сделаете, — сказала старушка, приголубивая обеих внучек.

Лиза крепко прижалась к бабушке, Зину же удивила эта ласка: девочка не привыкла к ободрению, а, между тем, оно так необходимо! Старушка чувствовала это и ласкою охотно вызывала детей на подвиги, на борьбу самих с собою. Детское раздумье, неохота и решимость, в ее глазах, были молодые всходы будущего хлеба.

— Ну, детки, у нас еще остались две заповеди: не лги и не завидуй.

— Нет, бабушка, не так, — поправила ее Саша, — девятая заповедь вот какая: «не свидетельствуй на друга твоего свидетельства ложна».

— Саша, ведь это и значит не лги, — сказала Аля. Мудрено показалось Саше, что та заповедь, которую ей даже трудно выговорить, была так проста. Девочка ждала, что скажет бабушка, а бабушка, кивнув ей утвердительно головой, сказала:

— Господь желает, чтобы мы любили друг друга и чтобы все были дружны меж собою; потому-то в слове Божьем говорится о каждом человеке как о ближнем, о брате и друге нашем. Заказывая свидетельствовать ложь, Господь заповедует не говорить лжи на друга; стало быть — ложь, на кого бы то ни было — есть грех против девятой заповеди, да желать себе чужого добра, то есть завидовать чему-нибудь, запрещает десятая заповедь. Ну вот, дети, и конец. На первый раз вы и не запомните всего. Повторим же вкратце все, начиная с конца: в десятой Господь не велит завидовать, в девятой — лгать, в восьмой — красть; седьмая вас не касается; шестая не велит убивать и сильно гневаться; в пятой приказано чтить отца и мать, а в четырех первых сказано, как знать и чтить самого Бога. Вот, дети, вам все, чего Господь от нас хочет. Помните это и старайтесь делать так, как Он велит; и вам будет хорошо, и другим легко!

Дети задумчиво стояли перед старушкой, а она опять принялась разбирать и вязать узелки: бабушка любила заниматься делом, а еще более того любила задавать мысленную работу детским головкам. Дети еще постояли, подумали про себя и разошлись понемногу. Бабушка задала им задачу не на час и не на день, а на всю жизнь.

На другой день Луи получил посылку с запечатанной запиской; на облатке бежала серая легавая собака с длинными ушами и несла письмо с красной печатью. Луи посмотрел на облаточку, разорвал обертку, но записку прочитать не смог, потому что не знал прописных букв, а в записке было четко и старательно написано: «Луи! Спасибо за книгу, мне ее больше не надо! Миша».

Потом следовала приписка, вероятно, по бабушкиному совету: «Ты извини, пожалуйста, что я ее задержал. Я тебе, если хочешь, дам читать свою новую, с картинками. Напиши, хочешь ли?»

Лиза с Зиночкой, приехав от бабушки, еще с вечера приготовили вязку книг, но записки должны были писать по-французски, потом отложить ее для поправки учителю, потом переписать, потом показать матери. Все это для детей долго, как бы не остыло их доброе желание».

• Разговор о именинах, о святом небесном покровителе

Дети опять собрались с лотерейными работами своими около бабушки. Малютка Meри уселась на скамеечке у ног ее, обещанная салфеточка спеет, крючок про-ворно клюет петельки, бумага не путается; весело и приютно девочке около старушки — ей думается одно приятное и веселое.

— Бабушка, — вскричала Мери, закидывая головку, — я тебя непременно позову к себе на именины: это такой большой праздник, такой большой, что чудо; тогда так весело бывает!

— Мери, Мери, — закричали дети смеясь, — это тебе так кажется, что в твои именины такой большой праздник, — и наши именины такие же веселые!

— А я знаю, что мой всех веселее, — проговорил самонадеянно Миша.

— Ничуть не лучше твои именины, чем мои или Се-режины, — вмешался Алеша.

— Ну, быть может, вам они веселее, — недоверчиво отвечал Миша, — а на мои-то сколько игрушек мне надарят! Кушанья сам заказываю, какие хочу.

— Неужели, — спросили некоторые из детей, — неужто ты сам заказываешь обед?

— Да, пирожное и пудинг, а все другое мама приказывает.

Детям очень понравился этот обычай, и они намеревались спросить своих родителей, чтобы им было позволено то же.

— А кто твой ангел? — лаская Мери, спросила бабушка.

— Какой ангел? — спросила Мери.

Дети тоже поглядели на старушку в недоумении.

— Во имя какой святой тебя зовут?

Мери смотрела на бабушку во все глаза, дети также. Старушка изменила вопрос:

— Когда празднуется день твоего ангела? — спросила она медленно, с расстановкой.

— Двадцать второго июля, — закричали дети в голос.

— День Святой Марии Магдалины; значит, тебя назвали во имя Святой Марии Магдалины, — сказала бабушка и, помолчав немного прибавила: — Прекрасная жизнь ее, она видела и слышала Господа на земле!

— Как? С нею сам Господь говорил? И она ему отвечала? — перебивали друг друга Лиза с Сашей.

— Да, Господь говорил с нею, — задумчиво ответила старушка, и принялась за вязанье крошечного чулочка.

Дети также замолчали. Посидев немного в раздумье, Саша подошла к бабушке, обняла ее и сказала ей вполголоса:

— Ты, верно, знаешь, о чем Господь говорил Марии Магдалине? Скажи нам, бабушка!»

— Знаю, потому что это сказано в Евангелии.

— Так расскажи нам, — закричали дети и обступили старушку.

— А на что вы побросали работу? — заметила бабушка, — приучайтесь делать два дела разом — слушать и работать.

Как девочки, так и мальчики, собрав занятия свои, придвинулись поближе к бабушке.

Припоминая, что ей было известно из четырех Евангелистов и из жития святых, старушка начала рассказ, соображаясь с возрастом и понятием внучат:

— Во времена Спасителя на прекрасном Тивериадском озере, в земле Галилейской, стоял в горах город Магда-ла. В нем-то и жила женщина по имени Мария, жила дурно, греша против Бога и людей. Не знала ли она закона Божия или небрегала им, это неизвестно; не знаем и того, была ли она племени еврейского или язычница; в тех местах евреи и язычники давно уже между собою перемешались. Марии Магдальской, или, как звали ее также, Магдалине, случилось занемочь; болезнь была сильная, никто не мог ей помочь. И вот слышит она, что в Галилее явился какой-то дивный человек, который обходит Галилею, Самарию и Иудею, что он ходит из деревни в деревню, из города в город и учит народ израильский праотцовскому закону, что он кроток и милостив, как сам Бог, что в нем сила нечеловеческая, что он исцеляет больных не только прикосновением, но одним словом своим, что из всех соседних земель сносят к нему недужных, кладут на дорогу и ждут, чтобы он мимоходом коснулся их хоть краем одежды, потому что и этого было довольно для исцеления человека. Слухи эти повторялись все чаще и разносились больше. Мария отправилась искать Чудотворца; в Галилее ли она нашла Господа или во Иудее, когда и как была исцелена Им, неизвестно, но уж она более не возвращалась на родину, а ходила с толпой народа за ним и не могла наслушаться кротких, премудрых бесед Иисуса из Назарета. Она узнала Божью Матерь и сродниц ее и с ними вместе ходила следом за Учителем.

— Ну, бабушка, милая, что же дальше? — понукали дети приостановившуюся старушку.

— А далее, что же далее: нашлись люди — завистливые, себялюбивые, умники, которые бросили отцовскую веру или по-своему перевернули ее, сами перестали верить в простоте сердца и другим мешали, завели свои толки или расколы и учили им.

Видя, что народ, забывая о насущных нуждах своих, тысячными толпами следует за Господом — и в храме и в синагогах, и в пустынях эти люди решили меж собой убить Его. Они стали выжидать времени, чтобы сделать это без народа, напали на Него ночью, когда Он был один со спящими учениками, захватили Его и принудили своего правителя осудить Иисуса на смерть.

— Бабушка, я никак не могу понять, как это Пилат, зная, что фарисеи из зависти хотят убить Господа, и так много заступаясь за него, все-таки осудил Его, — сказал Сережа.

— А что, дружок, не помнишь ли, чем фарисеи постращали Пилата?

Сережа не помнил, и бабушка повторила ему слова Евангелия:

— «Если не осудишь, то отныне не будешь друг кесарю». Вот видишь, дружок, какая острастка взяла верх над правдой!

Помолчав немного, старушка прибавила:

— Пилат не знал нашей первой Господней заповеди: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всею душою и всею мыслию твоею», то есть, люби истину и правду более всего, более себя самого. И поныне между нами, христианами, много ли найдется людей, которые любили бы Бога, или, что одно и тоже, любили бы правду Божию выше своей выгоды!

— Бабушка, — закричал Алеша, — да ведь теперь, если люди дурно, несправедливо поступают, так ведь то с простыми людьми, а то был Господь!

—  Осудившие Христа не знали и не верили, что осуждают Господа; но, — продолжала старушка внушительным тоном, ласково коснувшись головки внука, — слушай и помни: правда перед Богом одна, а всегда кривда, в мале и в велике, — грех. Господь сказал, что по смерти нашей спросят с нас ответ за вечное слово и дела, даже за самые помыслы наши, а всякое добро, какое сделаем последнему из людей, примет Милосердый как бы самому Ему оказанное. Пилат как язычник не знал, что осуждает Господа и не виноват в своей ошибке; но виноват, и очень, в том, что зазнамо осудил невинного!

Заметив, что Сережа задумался, она еще раз повторила о том, что Господь принимает нашу милость и любовь к людям как бы лично Ему оказанные.

— Это сказано в притче Матвея о козлах и овцах, — прибавила бабушка, обращаясь к Сереже как старшему и более других развитому ребенку.

— Что же далее? — тихо спросила Саша, приклонясь головой к плечу бабушки. — Что после того, как осудили Господа на смерть, что же Мать Его и Maрия Магдалина, и все? — Слезы слышались в голосе девочки, да и все дети сидели, как нахохлившиеся в непогоду голубки.

Старушка не хотела говорить подробно о крестной смерти Господа и ограничилась рассказом об одной Марии Магдалине.

— По кончине Господа, — продолжала она, — Мария отошла от креста и села неподалеку, горестная и утомленная; она видела, как сняли тело, внесли его в пещеру, положили в каменный гроб и завалили выход огромным камнем. Всю ночь и весь следующий день женщины, ученицы Господни, пробыли вместе у Божьей Матери, не выходя из дому и не принимаясь ни за какое дело, потому что это был, по закону еврейскому, день покоя — сабат, по-нашему Воскресенье, день, посвященный Господу.

Зато, чуть стал светать другой день, как Мария Магдалина встала, взяла ароматное миро, то есть душистое масло, которым евреи по обычаю мажут покойников, и пошла с подругами своими ко гробу; она хорошо знала место, но не знала того, что ни ей, никому иному нельзя было войти в пещеру. Фарисеи, с дозволения Пилата, поставили стражу у входа пещеры, запечатали гроб, чтобы ученики не унесли тела, и думали: «Теперь крепко!»

Воины римские стерегут гробницу Того, Кто родился в вертепе и положен был в ясли и Кому не было на земле места, где преклонить главу. Воины стерегли всю ночь, вдруг на рассвете земля под их ногами дрогнула и заколебалась, молнией явился ангел в белой одежде, стал не земною, но небесною стражею у входа ко гробу, и тяжелая плита сдвинулась; воины же, устрашенные блеском видения, в смятении и ужасе бежали в город.

Господь, по слову своему, воскрес в третий день по погребении. Светает; Maрия Магдалина спешит с прочими мироносицами ко гробу, вдруг ей приходит мысль: «А кто нам отвалит камень от входа, нам это не по силам!»

Подойдя ближе, они увидали, что камень отнят и вход открыт; им пришло в голову, что враги Христовы украли тело: в ужасе и горе мироносицы бросились бежать. Ни они, ни ученики не понимали всего, что говорил им небесный Учитель их; слова, столь часто повторяемые им: «Мне должно пострадать и умереть за вас, и воскреснуть в третий день» — слова эти они принимали за иносказание, а потому, когда Мария Магдалина, прибежав, сказала Петру и Иоанну: «Унесли тело Господа, и не знаю, куда положили его», то они не обрадовались, не подумали, что Господь уже воскрес, а спешно пошли с нею, осмотрели гроб и, найдя одни покинутые пелены, грустные вернулись домой. В пещере осталась одна неутешная Мария Магдалина; рыдая припала она ко гробу, а утешенье было так близко к ней, так благодатно! «О чем плачешь?» — слышится ей из гроба; то говорили два ангела, сидящие один в головах, где лежало тело, другой в ногах. Мария видит их, но у нее одно в душе: «Взяли Господа моего, и не знаю, куда положили Его», — отвечает она в отчаянии. «О чем плачешь?» — спрашивает ее Иисус. Не узнавая Его, едва глядя слезящимися глазами, она повторяет то же, прибавляя: «Если ты взял Его, то покажи мне место, куда положил, и я возьму его». — «Maрия!» — говорит ей знакомый кроткий, проникающий душу голос. Прояснившимися глазами взглядывает она на говорящего с нею и с восторженным криком «Учитель!» бросается Ему в ноги.

Бабушка на минуту остановилась; дети радостно перевели дух и ждали продолжения. Старушка продолжала

— Господь велел Марии идти скорее к ученикам и сказать о Его воскресении. Но восторженной, счастливой Марии ученики не поверили; тогда Господи явился им всем вместе, выговаривал за неверие и непонимание их, учил и пояснял то, чего они не понимали. Радостны и счастливы были ученики и ученицы, когда божественный Учитель, являясь им, беседовал по-прежнему; теперь было уже не во власти фарисеев отнять Его у них. Беседуя однажды таким образом на горе Елеонской, Господь сказал им, чтобы они помнили Его учение и наставляли в нем людей, потом, благословив их, стал отделяться от земли и возноситься на небо. Изумленная Мария Магдалина, в числе прочих, подняв очи, долго смотрела, пока светлое облако не скрыло Господа от глаз; все ждали Его вторичного явления, но слетевшие с неба ангелы сказали им, что вторичное пришествие Господне будет не теперь. Благоговейно помолясь на месте последней беседы, все разошлись по домам.

Слова Спасителя были в сердце и уме Марии Магдалины; помня Его приказание проповедовать Евангелие язычникам, она, подобно апостолам, пошла из города в город, из страны в страну. Предание святых отцов говорит, что римский император Тиберий, узнав о красноречивой проповеднице, пожелал ее услышать. Смиренно и спокойно предстала вдохновенная проповедница перед взором грозного государя, который слушал душевные, мудрые речи ее, но как человек внешний понял одно лишь внешнее: убеждаясь, что Пилат и первосвященники поступили с учителем Марии Магдалины против правды, он был ими недоволен и даже отставил Пилата от управления.

Из Рима Мария пошла в Эфес, там до смерти своей она была ревностной помощницею в проповеди апостола Иоанна, а впоследствии мощи ее перенесены в Константинополь.

— Матушка, — вмешалась Софья Васильевна, — вы ничего не упомянули о том, как Мария Магдалина за трапезою помазала миром главу Господню и как присутствующие жалели трату денег на миро.

— Нет, мой друг, я не упомянула об этом происшествии потому, что эта женщина едва ли была Мария Магдалина, хотя, по незнанию, часто смешивают ее то с этой женщиной, то с Марией — сестрою Лазаря, жившей в Иудее, в городе Вифании, около самого Иерусалима, а наша Мария была из Магдалы, города галилейского, о чем упоминают и святые отцы.

Живописцы, которые не обращают много внимания ни на века, ни на происшествия жизни святых, путают даже Марию Магдалину с Марией Египетской, жившею несколькими веками позже. Мария Египетская провела сорок лет пустынной жизни в раскаянии, слезах и молитве, и если вы когда увидите картину, Магдалины кающейся, едва прикрытой куском черного рубища, с длинными волосами, плачущей над черепом или над небольшим крестом, то знайте, что это должно изображать Марию Египетскую. Мария же Магдалина после мгновенного своего исцеления, как были мгновенны все целения Иисуса Христа, не покидала Его более, а ходила за Ним с Божьей Матерью, святыми женами и учениками. В жизни ее не было такой поры отчаянного покаяния, чтобы ее можно было писать в рубище и в слезах над черепом; пора тоски ее была коротка, это наша Страстная неделя, время страдания, смерти и погребения Спасителя.

— Бабушка, я люблю тебя слушать, — сказала маленькая Мери, — целуя колена бабушки своей, которые как раз приходились ей под бороду, потому что она все еще сидела в ногах старушки.

— Будто ты поняла мой рассказ?

— Ну, не так, чтобы уже все поняла, а все ж мне весело тебя слушать. Я тебе скажу, что я поняла: Мария Магдалина с Матерью Божьей все ходила за Господом и слушала, как Он велит людям быть умными и добрыми; а прежде она была нехорошая, после же стала хорошею; ну, а потом я поняла, что она все плакала, когда убили Господа, и все подсматривала куда они его денут, а после она все ждала, скоро ли ей идти можно, и все не спала, чтобы не проспать времени, а когда пришла на могилку, то гроб был уже открыт; она подумала, что кто-то украл Господа, а ангелы ей и говорят, что никто не украл, а она не верит. Тут Господь ей сам говорит; она так обрадовалась, что поклонилась Ему в ножки. Это, бабушенька, очень хорошо и весело, и жалко! — Мери остановилась, а подумав немного прибавила: — Это еще не все, ты говорила, что Господь был с ними на горе, потом попрощался с ними со всеми и полетел на светлом облачке на небо. Они все и Матерь Божья долго ждали, не слетит ли Он опять, а вместо Его прилетели ангелы и сказали: «Идите домой, Господь не скоро придет к вам!» Видишь, бабушка, что я поняла, — сказала раскрасневшаяся и торжествующая малютка. — Сережа, ведь поняла я? — спросила Мери, обращаясь к брату.

— Да, — отвечал он, — ты поняла и хорошо помнишь.

Радостно, полной грудью вздохнула малютка и принялась за работу. Салфеточка подвигается, да и чулочки не отстают от нее, пятки уже связаны, скоро носки спускать будем. Весело переговариваются дети между собой и сговариваются когда бы им еще съехаться. Дети начинают любить труд, их тешит спеющая работа, они понимают ее пользу и цель и помнят, что Тот, Кто учил Марию, Тот велел трудиться и помогать друг другу.

1. Воспитание нравственных качеств

«Бабушке было дело не столько в развлечении ребенка, сколько в том, чтобы сызмалу показать детям необъятный простор своеволия человека и приучать их управлять волей, то есть самим собою», — пишет В. И. Даль. Каждую возникающую ситуацию в общении с детьми бабушка использует на благо детских душ. Все наставления бабушки полны добра и ласки, но в каждой возникающей ситуации бабушка дает прямое, четкое и понятное определение самому поступку ребенка, его мотивам, раскрывая тем самым перед детьми истинное содержание каждой ситуации. После чего старается устремить ребенка к достойному выбору, к исправлению. Многому в воспитании нравственных качеств детей можно поучиться педагогам и родителям даже при чтении одной главы «Картин из быта русских детей»:

«Первый сборный рабочий день.

Сегодня сборный день для лотерейной работы.

У бабушки приготовлен большой, длинный стол; его покрыли клеенкой, чтобы дети без опасения возились на нем с клейстером. Несколько чистеньких дощечек лежат тут же, их приготовил Михаил Павлович для тех, кто будет кроить папку. Миша с Сашей суетятся, бегают следом за отцом, заглядывают в цветные, пестрые бумаги, ахают, прыгают, целуют отца, обнимают друг друга, ворчат на сестер и братьев, что так мешкают, пробуют крепость ниток, приготовленных для сшивки тетрадей, и при каждом стуке экипажа подбегают к окну. Наконец, осмотрев все и соскучившись ждать, Миша проговорил с сердцем:

— Они до вечера не приедут, я это знал; пойдем лучше, Саша, позавтракаем!

— А что, Миша, у вас назначен сборный час или нет? — спросила бабушка, вслушиваясь в воркотню внука.

— Да, да, — закричали дети наперерыв друг перед другом, — все согласились приехать ровно в 12 часов.

— Стало быть, ранее 12-ти вам и ждать их нечего, посмотрите-ка лучше, пробили ль часы, — попросила старушка.

Дети несколько замялись, потом оба вдруг, как бы сговорясь, бросились смотреть на столовые часы.

— Без четверти двенадцать! — сказала Саша, потом прибавила: — Не отстают ли они, как ты думаешь, бабушка?

— Уж, разумеется, отстают, — решительно закричал Миша, — а вот я побегу на папином хронометре посмотрю!

И дети выбежали.

Вскоре в передней поднялась суматоха; маленькие хозяева здоровались с малюткой Мери и братьями ее. Саша, прыгая, помогала сестрице раздеваться.

— Ах, Мери, какая моя Люба душка, это просто прелесть, какие она смешные рожицы строит!

— А какая она послушная, так это чудо! — кричал Миша, прыгая пробкой на одной ножке. — Как скажу ей: «Люба, сожми кулачки», она сразу поворочает го-ловкой во все стороны и покажет оба кулачка.

— Пойдемте, — важно сказала Саша, — я вам покажу мою дочку, она не спит.

Но детям велели прежде обогреться, и тогда позвали в комнату Софьи Васильевны.

—  Тетя, мама, тетечка, — кричали дети в голос, — покажи нам Любу!

—  А вот прежде поздороваемся, — приветливо говорила тетка, лаская детей по очереди. — Ну теперь смотрите, — сказала она, отстранясь.

За нею, на широком диване, стояла прекрасно сплетенная корзинка; в ней на подушечке, до половины покрытая белым одеяльцем, копошилась выспавшаяся и покормленная Люба. Она озиралась на все и на всех своими ясными глазками; подбородочек и румяные щечки ярко пылали; от младенца веяло тем весенним теплом, которым так радостно дышится после дождя.

Дети сначала молча радовались, окружив малютку. Мери долго смотрела, потом, тихонько наклоняясь, поцеловала одеяльце, где шевелились ножки ребенка. Софья Васильевна подняла Мери и дала поцеловать ей Любу в щечку: Мери всплеснула ручонками, когда малютка, почувствовав прикосновение, повернулась к ней, и, взглянув на нее, остановила на ней свои зеночки.

— Теточка, душечка, она меня узнает! — вскричала девочка, хлопая в ладоши.

— Да когда же она тебя видела? — спросила тетка.

— А на крестинах-то ведь я очень высоко стояла, все время меня Сережа держал на стуле.

— Люба, Люба, — кричал Миша, — где кулачки, покажи им свои крошечные кулачки, слышишь, Люба, покажи скорее, а то подумают, что ты упрямишься, — приставал Миша.

Устала ли малютка от шума или просто соскучилась лежать, только она стала сильнее копошиться, вытащила ручонку, которая сорвалась у ней., и она со всего размаху хлопнула себя по личику. Дети вскрикнули, малютка стала морщиться, чтобы плакать, но мать утешила ее тем, что освободила ей и другую ручку. Люба взмахнула ими, потом сжала и уперлась своими крошечными кулачками в обе щечки.

— Видите, видите кулачки! — кричал Миша. Сережа дотронулся до ручки пальцем; малютка тотчас поймала его палец и крепко сжала его.

— О, да какая она сильная! — сказал Сережа, тряся ручонку и целуя ее.

— Видишь, Саша, она и Сережу узнала, — говорила Мери. А Саша тихо стояла над крестницей и радовалась на нее почти радостью матери. Святой, чистой любовью развивает Господь чувства человека, потому-то и окружает его с младенчества семьею. И счастлив тот, кто не утратит ни одного из этих чувств на земле!

— Ну, что, дети, не пора ли вам за дело приниматься? — спросила бабушка.

— Сейчас, сейчас, мы только попрощаемся с Любой, — отвечали дети, окружая корзинку, и облепили ее, как липнут и теснятся голубки, вокруг корма.

Молодая хозяйка с удовольствием смотрела на простую, но истинную картину чувства.

«Срисовать бы, — подумала она, — Любочку в корзинке, и всю эту стайку детей над нею; нет, этого никто не изобразит, — ответила она сама себе, — нужно, чтобы художник умел чувствовать, как дитя!»

— Матушка, ужо, как Люба заснет, и я также приду к вам работать.

— Приходи, только чур у меня прилежно работать, — смеясь заметила старушка.

— И ты, тетя, также для нашей лотереи работаешь? — спрашивали дети, окружая тетку.

Софья Васильевна, отряхнув свою работу, подняла ее вверх и показала детям крошечную полотняную рубашечку, держа ее за рукав.

— Это кукле? — спросил Сережа.

— Нет, Любе.....

— Тетя! — быстро перебила Софью Васильевну Мери и потом, немного запинаясь, договорила: — а если ее никто не купит?

— О, я уверена, что купят, — с шутливой важностью ответила Софья Васильевна, — у Любы есть кому о ней позаботиться, есть крестный отец и крестная мать! Кто-нибудь из них наверно купит.

Дети взглянули на Сашу, которая, радостно засмеявшись, припала к коленям матери и стала целовать и руки, и работу, которую они держали.

В бабушкиной комнате дети встретились с Зиной и Лизой; первая тарантила и юлила как-то более обыкновенного, а Лиза пряталась. Заметно было, что у детей случилось что-то особенное. Поздоровавшись с ними и посмотрев на Лизу, бабушка спросила:

— Ты плакала, дружок?

— Нет, ничего, — проворно ответила девочка; но когда почувствовала нежный поцелуй и крепкое объятие бабушки, то решимость ее не сказывать того, что случилось, растаяла, и она с громкими рыданьями, прячась на груди старушки, проговорила: — Теперь уж Лилинь-кин стульчик не мой стал! Он уж Зинин! Она выпросила его у мамы, мама ей отдала его!

— Ах, Лиза, да коли тебе его так хочется, так я, пожалуй, отдам, чем жаловаться, — прибавила Зиночка, вертясь и посматривая на всех, но она нигде не нашла сочувствия.

Сережа намеренно избегал ее взгляда, Алеша, красный, как рак, закричал в утешенье меньшой сестры: — Постой, Лиза, вот мы приедем, так отнимем у нее!

— Уж теперь все равно, — отвечала девочка, тяжко вздыхая, — мама ей отдала. И Лиза опять горько заплакала. — А я, бывало, все Лилю на нем закачивала, мы все с ней вместе играли. Зиночку она никогда не манила к себе и сама не шла к ней на ручки! Я сегодня и говорю: «Уж пусть Лиличкин стулик мой будет», а Зиночка побежала к маме и выпросила его себе! Теперь уж он совсем ее стал!

Припав опять к бабушке и заливаясь слезами, неутешная девочка проговорила:

— Зина уж поставила его к себе, к своей кроватке! Дети неиспорченным чувством своим, оценили права

Лизы и внутренне единодушно осудили Зину.

Старушка все еще держала внучку на руках и что-то ей тихо говорила, но Лиза отчаянно повторяла, тряся головой:

— Нет, нет, бабушка, этого не будет!

Жалко было бабушке Лизу. Ей стоило бы сейчас только слово сказать Зине, и она наверно отдала бы стульчик, но старушке не хотелось действовать понудительно. Она знала, что только то дело хорошо и полезно человеку, которое делается им от себя, по своему побуждению, по доброй воле. Перед старушкой были две девочки: одна в сердечном горе, другая с пороком себялюбия в сердце. Жаль и ту и другую, но должно предпочесть Зину, чтобы ей помочь, ее заставить одуматься, пожалеть Лизу и осудить самое себя. Чтобы долго не тянуть дела и чтобы Зина, ради стыда перед братьями и сестрами не сделала бы того, что следовало ей сделать после борьбы с собой, старушка спустила Лизу с колен и сказала ей вслух:

— Это хорошо, Лизочка, что ты не хотела никому говорить о своем горе; теперь иди умойся, а после приходи работать.

— Дети, — сказала бабушка, обращаясь к внучкам, я вам приготовила вязать крошечные чулочки, сладите ли вы?

Послышалось детское нерешительное:

— Не знаем!

— Ну, посмотрим, тетя и я — мы будем вам помогать.

Дети стали усаживаться. Михаил Павлович как мастер переплетного дела поместился посреди мальчиков: он присматривал за приготовлением клейстера. Сережа положил в кастрюлечку две горсти пшеничной муки, развел ее водою и, все мешая, поставил на спиртовую лампу.

— Сережа, пусти меня варить клейстер, — закричал разохотившийся Миша.

— Нет, друг, нельзя, — отозвался отец, — тут нужно и уменье варить, и терпенье мешать, а у тебя нет ни того, ни другого. Ты нам как раз вместо клейстеру, наваришь клецок!

Вскоре вбежали Аля с Линой и, перецеловавшись со всеми, проворно уселись за работу. Мало-помалу дети стали посматривать на Линочку, у которой быстро вертелся чулок и мельтешили спицы.

— Лина, — спросила Саша, — ты это нарочно трясешь чулками или в самом деле вяжешь?

— Да, вяжу, — отвечала Линочка, не совсем пони-мая вопроса.

— А ты, Саша, погляди, что она навязала, — говорила Аля, вытягивая с вершок белого, свежего вязанья.

— Линочка счастливая, — проговорили дети, глядя на ее работу, — совсем и не заметно, чтобы ты вязала, кажется, будто только так трясешь чулком, а уж сколько прибыло!

Между тем как дети переговаривались, посматривая на Линину работу, Зина сидела задумавшись. У нее было что-то неспокойно на душе, она досадовала на Лизу за то, что Лиза при всех расплакалась; а и того досаднее была Зине огласка: она чувствовала, что братья и сестры стоят за Лизу, а ее молча осуждают. Она и рада была бы, сама перед собою, обвинить сестру, но вид Лизы, которая перед отъездом раз пять мылась, и все время обмахивалась платком, чтобы скрыть свои слезы, потом и то, как она пряталась от бабушки, — все это смягчало девочку и удерживало ее от обычной несправедливости ее.

— Ну что же, — подумала она, наконец, — коли ей так хочется, так уж пускай стульчик будет ее!

Вдруг слышит она голос разгорячившейся Лизы: «Неправда, Миша, неправда! Саша не жалобщица», — говорила она мальчику, который не переставал ворчать и дуться на сестру за то, что она обратила внимание отца на Мишу, который, желая один пользоваться ножницами, прятал их от братьев. «А уж коли, кто жалобница,— продолжала Лиза почти шепотом, — так это Зина: она всегда, всегда жалуется на меня маме, особенно, когда приедем из гостей, за все жалуется, — говорило переполненное горем сердечко, — и за то, что я перемялась, и на то, что растрепалась, и что с гостями говорить не умею, и с Ниночкой не дружусь; а как я с нею дружиться стану? Она ходит со мной только, пока с нею не заговорят большие. Зина совсем не то, что я, она умеет разговаривать, сама про все наряды помнит, а я ничего не знаю. Ниночка говорит, что я глупая, а мама на меня сердится! Мне так невесело в гости ездить», — закончила Лиза, тяжело вздохнув.

«А-а, так я по-твоему жалобщица! Хорошо же, — думает Зина, — пускай я буду жалобщица, ничего», — утешает она самое себя, прикачивая головой. И доброе намерение — уступить стульчик, — как испуганная пташка отлетело от нее. Лизин жалобный шепот настроил Зину на обыкновенный лад: считать себя всегда и во всем правою, а всех прочих, замешанных в ее дело, виноватыми.

— Миша, ты что надулся, как мышь на крупу? — спросила бабушка, глядя на надутые губы внука. Мальчик молчал, поглядывая исподлобья то на того, то на другого; он также считал себя правым и, по его мнению, обиженным. Саша нажаловалась, а отец, строго посмотрев, покачал на него головой. «И все это видели, — думает он, сердясь, — и сестры, и братья также, а Алеша даже обрадовался, — думает Миша, все более и более краснея и дуясь.

— Что же ты молчишь? — повторила старушка. — Дети, — сказала она, обращаясь к внучатам — что он, порезался что ли?

— Нет, нет, — закричало несколько голосов, и  при этом рассказали бабушке, как Миша завладел ножницами и как он всякий раз, что отрежет, прячет их подле себя, под бумагу, и не дает братьям.

— Саша жалобщица! — громко крикнул Миша.

— Точно ты, Миша, из пушки выпалил, — сказал Алеша.

Отец с матерью переглянулись, и Софья Васильевна наклонилась к работе, чтобы скрыть улыбку, появившуюся при верном замечании Алеши.

— Чьи же эти ножницы? — спросила бабушка, подходя к столу и рассматривая их.

— Мои, матушка, — коротко отвечал Михаил Павлович, не желая мешать старушке в расспросах; он знал ее уменье идти в уровень с детской мыслию и постепенно развивать ее в них.

— Да, да, это твои бумажные ножницы, — говорила она, припоминая их. — Ты их Мише дал?

— Нет, я их ему не отдавал, я принес папку, ножницы и бумагу для всех нас сообща

—  А-а-а... А ты, Миша, — продолжала она, обращаясь к мальчику, — общее добро прибрал для себя одного, — и она пристально поглядела на внука, который, по мере того, как начинал понимать свою неправду, тихонько опускал глаза и смиренно стоял, алея румянцем совести, а не гнева.

— Так делают, дружок, люди недобрые и не совсем честные, — прибавила старушка, — и потом ласково взглядывая на Мишу, сказала: — А мой внук хочет еще в детстве привыкать быть мальчиком честным и справедливым, и потому он строго будет присматривать за собою, а потом, впоследствии, и за Любой, чтобы чужим добром не пользоваться одному, а общее делить поровну!

Миша вздохнул и тихонько поднял глаза на бабушку. Старушка, ласково глядя на него, подала Мише ножницы и велела ему самому отвести им на столе такое место, которое для всех было бы одинаково удобно. Эта задача понравилась ребенку, он полез на стол и раз пять перекладывал их, отбегая и посматривая со стороны, верно ли они лежат. Заметно было, что и Алеша принял бабушкину науку к сердцу.

— Ну, а ты, — сказала бабушка, подходя сзади к Саше и запрокидывая ее головку, — чем ты брата рассердила, за что он тебя назвал жалобницей? — И не дожидаясь ее ответа, продолжала ее спрашивать: — Прежде чем ты отцу сказала, говорила ли ты брату?

— Я ему двадцать раз говорила, чтобы он не прятал ножниц, — торопливо отвечала Саша.

— Потише, потише, — сказала старушка, смеясь, — будет с него и двух-трех советов.

— Саша три раза останавливала Мишу, — вполголоса проговорила аккуратная Лина.

— И довольно с нее, — шутливо сказала бабушка, трепля Сашу по щечке, — чтобы не слыть ябедницей или как бишь Миша сказал?

— Жалобницей, — подсказали дети.

— Да, жалобницей; жалобница, по-моему, та, которая не предостерегает и не уговаривает виноватого, а как бы радуясь его вине, спешит рассказать старшим, слушает с удовольствием, как бранят виноватого, а сама в душе своей радуется, что вот, де, я не такая, а я хорошая!

Зина опять задумалась; ей невольно пришло в голову, как, возвращаясь из гостей, она весело бежит к матери и торопится ей рассказать все хорошее о себе и так же торопливо рассказывает о Лизе то, за что сестру наверно побранят. Это раздумье, как легкое облачко, нанеслось на себялюбивую Зину и омрачило ее.

— Дядя, — как бы надумав что, закричал Алеша, — скажи нам, какой самый лучший остров на свете?

— Чем лучший, Алеша, — жителями или климатом, или богатством золота и камней?

Алеша на минуту задумался.

— На что нам жителей? — сказал он вполголоса, глядя на детей. — Нет, дядя, назови такой, чтобы, все-все росло на нем: и апельсины, и виноград, и пальмы, и кокосы...

— И печеные каштаны, — подсказала маленькая Мери, страшная охотница до них.

— Мери, Мери, — с хохотом закричали дети, — разве они печеные растут!

— Нет, я знаю, что все растет сырое, да я думала о тех, которые люблю есть, они такие вкусные!

—  Папа, и чтобы арбузы и вишни росли, — кричал Миша, упираясь ладонями о стол и высоко подпрыгивая.

— И дыни и персики! — прибавили Лиза с Сашей.

— И сахарный тростник также, — торопливо сказал Алеша, — он должен быть такой вкусный! Помните, что написано о нем в «Швейцарском Робинзоне?» — спросил он детей, которые весело кивнули ему в знак согласия.

— А вам надо большой остров? — весело спросил дядя, догадываясь, что дети собираются переселиться.

Bcе переглянулись между собой: им величина острова еще не приходила в голову. Помолчав немного, потом кто-то сказал:

— С ваш сад!

Сережа, не совсем доверявший возможности переселения, увлекся, однако, прелестью этой мысли, почти столько же, как все прочие; дядин большой московский сад показался ему слишком малым, и он, подумав, сказал:

— Можно бы с квадратную версту и поболее.

— Да, да, — закричали дети, захлопав в ладоши, — с версту или две.

Величина острова так понравилась всем, что дети, по обычаю, бросились обниматься: Саша с Лизой, а Мери потянулась к Сереже. Одна Лина сидела задумавшись; ей очень нравились детские планы, но она не знала, примут ли ее с собою. Точно угадав мысли своей соседки, Аля вдруг закричала:

— Дети, слушайте, ведь мы и Лину возьмем в собой?

— Разумеется, — закричали все в голос, — Лина такая славная!

Линочка вспыхнула от радости. Большие голубые глаза ее так благодарно смотрели на всех.

— Спасибо, — сказала она, глубоко и радостно вздыхая, все более и более краснея; тихонько улыбаясь, она опустила голову в работу, спицы чулка еще быс-трее замелькали в проворных пальчиках, а детская улыбка то сбежит, то опять набежит: видно было, что дитя очень счастливо!

—  Замечательная вещь, — говорил Михаил Павлович подошедшей к нему жене, — замечательная вещь эти детские переселения! Кто из нас не играл или не тешился подобной мыслью!

— Маменька, помнишь ли ты наш остров и наше первое переселение туда? — спросил Михаил Павлович мать свою.

— Конечно, помню, — отвечала старушка, — даже и теперь на нем заметны следы вашей пашни; а как разрослись батюшкины ветлы по берегу! Из ваших кленков вышла целая роща.

Перед умственными очами старушки мелькнули пышная кленовая роща и серебристые ветлы по берегу, знакомое озеро с островком, и будто послышался ей тихий прибой волн.

— Маменька, — сказал Михаил Павлович, помолчав немного, — какую прекрасную картину ты мне напомнила — вид из окон твоей комнаты: луговой скат к озеру и наш остров!

Старушка задумчиво и нежно улыбнулась, ей не раз уже случалось в одно и то же время с сыном думать одну и ту же думу. Мудрено ли такое духовное родство у матери, которая не только вскормила и вырастила сына, но и нравственно взлелеяла и развила его душу!

— Дядя, ты жил один на острове? — спросил Сережа.

— О нет, дружок, нас было целое поселение; во-первых, твой отец.....

Заслышав про отца своего, Алеша так подпрыгнул от радости на стуле, что тот вылетел из-под него и перекувырнулся.

— Славная штука, Алеша! — сказала Софья Васильевна, смеясь над недоуменьем мальчика, который, стоя над опрокинутым стулом, как-то нерешительно посматривал кругом себя. — Попробуй-ка, дружок, выкинуть в другой раз такую — не сумеешь!

Кажется, слова матери надоумили Мишу в свою очередь попробовать Алешину нечаянную шалость. Заметив это, Аля со степенным видом покачала на него головой; мальчик любил ее и всегда охотно слушался.

— А папочка также жил с вами на острове? — спросила Аля у дяди.

— Разумеется, он-то и был первый коновод, да сестра Машенька.

— Мама! — вскричала Зина. — О как я рада! — Зина радовалась тому, что слышала о детстве матери своей. Замыслы детей ей очень нравились, но она не смела ими тешиться, без разрешения матери, которая, к сожалению, Ниночкиному подражая воспитанию, пригнетала и глушила в детях своих все детское.

— Да, дружок, мать твоя была первая зачинщица и изобретательница всевозможных игр и забав, — сказал Михаил Павлович.

—  Дядя, папа, душка, — быстро посыпалось со всех сторон, — расскажи, как вы жили на острове, и много ли вас там было? — кричали дети, побросав работы и окружив дядю.

— Хорошо, пожалуй, — сказал Михаил Павлович, — но только вот что: Сонечка, — сказал он Софье Васильевне, — покажем пример, как люди работают и слушают в одно и то же время, а то бабушка не позволит мне рассказывать.

Дети взялись за чулки, мальчики — за свое дело, и хотя много не наработали, но увидали, что можно делать два дела разом.

— Вы слышали, дети, — начал Михаил Павлович, — что братья Алексей и Сергей да сестра Машенька, тотчас после смерти матери своей, родной бабушкиной сестры, переехали к нам на житье. Братья оставались все время у нас и учились со мной до поступленья нашего в университет; сестру же Машеньку года через два увезла от нас в Петербург ее бабушка, мать отца. Но главная наша распорядительница была моя покойная сестра. Она была такая умная, такая мастерица на все, а главное, так умела ладить с резвыми мальчиками и заставлять нас слушаться, что, бывало, в какой игре замешана была сестра, ту отец наш и мать тотчас разрешали нам. Ей-то мы и были обязаны тем, что нам позволили поселиться на острове.

— Дядя, — спросил Сережа, — старее или моложе тебя была твоя сестра?

— Я и Машенька, мать Зины, были самые младшие; нам тогда, как мы выпросили позволение переселиться на остров, было по десять лет, а сестре моей Саше, — около пятнадцати.

— Дядя, — с изумленьем спросила Зина, — она такая большая и играла с детьми!

— Играла, да еще как! — И Михаил Павлович, перенесясь мысленно в былое, продолжал:— Сестра моя была такое редкое, милое дитя, ее все занимало, все радовало: дельные разговоры взрослых, хозяйственные нововведения отца, химические опыты дяди, рассказы исторические или описательные, — все это заставляло ее заслушиваться и засиживаться до полуночи. — Старик наш садовник, ученый естествоиспытатель, был ее первым другом, а мы, дети, — ее первой заботой и забавой. Как только замечала она, что мы ходим повеся головы, что игры у нас не клеятся, сейчас спешила на помощь и заигрывается с нами до того, что на ее резвый смех выползал дед наш, садился насупротив нас, посмеивался и покачивал головою на свою любимицу!

— Матушка, — быстро сказал Михаил Павлович, — мне кажется, что отец настоятель не даром говаривал, что на Саше опочил мир и благодать Божья; мне кажется, что на ней оправдались слова Спасителя: будьте, как дети, таких бо есть царствие Божие!

Святой, полный упования взгляд матери был ему ответом.

— Дядя, — опять спросила Зина, — любила тетю моя мама?

— Кто же не любил ее? С деда нашего и до последнего деревенского ребенка — все ее любили! Мать же твоя привязалась к ней так, что все прозвали ее тенью Сашенькиной. Еще были с нами трое внучатых братьев, дети матушкиной двоюродной сестры. Но нет, постойте, они приехали позже, на второй год. Первое переселенье наше было очень неудачно, потому что мы слишком нетерпеливо и самонадеянно начали дело: несмотря на убеждения сестры, мы на первых же порах объявили очень решительно, что желаем быть дикими и вовсе не хотим видеть людей, ни даже на берегу против нашего острова. Мы требовали, чтобы нас никто не навещал, кроме сестер, которых мы считали одного с нами племени; мы уверяли, что нам ничего не нужно, что будем довольствоваться сухарями, заготовленными нами, и рыбою, которую мы сами умели ловить. Отец согласился на все, но под конец сделал следующее заключение: «Так как вы народ дикий, не письменный, то и не нуждаетесь ни в книгах, ни в бумаге, ни в карандашах, и потому ничего такого не должны брать с собой». Не думая долго, мы и на это ударили по рукам и хотели тот час собираться. Однако старшая сестра уговорила нас наперед осмотреться на острове, свести туда все, что нужно для шалаша, взять лубков на подмостки вместо кроватей и устроиться так, чтобы не спать на полу, иначе матушка не соглашалась отпустить нас, боясь лихорадки, которая легко пристает, когда спишь на земле. Сестры собирали нам посуду, укладывали яйца, хлеб, соль, мед, огурцы и прочее. Мы нарубили хворосту и выстроили на живую нитку шалаш.

Наконец настал желанный день. Распростясь второпях с родителями, няней и учителем, мы нагрузили маленький паромец, который был устроен между берегом и островом, и насилу притащили сестрину козу: она должна была переселиться с нами. Много беготни было за нашими курами, которые ле-тали и не давались в руки: мы не подумали посадить их с вечера сонных в корзины; но наконец кое-как справились с ними и стали отваливать от берега. Любимые собаки наши: Богатырь и Буян, глядя на отъезд наш, взвыли и бросились вплавь за нами, смеху и радостям конца не было! Выйдя на остров, на котором и прежде мы довольно часто бывали (теперь же считали себя хозяевами на нем), мы, точно после кораблекрушения, бросились на землю, целовали ее, прыгали, кидая шапки вверх; с нами же за одно; визжали и прыгали Буян с Богатырем, отряхиваясь и обдавая нас брызгами; коза наша, припав к ветле, трудилась над корою дерева; куры с большим удовольствием разлетелись по воле. Сестры оставались с нами до солнечного заката, а вечером мы их переправили, и они обещали к нам приехать завтра, как справятся с делами. Долго мы еще гуляли, наконец, разостлав тулуп на подмостках, улеглись втроем. Но подмостки наши в ту же ночь рассыпались под нами, потому что мы их мастерили зря. При небольшом же ночном ветре весь шалашповалило, завалив нас ветвями. Мы, сонные, едва выкарабкались из-под них и, тесно прижавшись друг к дружке, снова улеглись на тулупе.

Сначала комары не давали нам уснуть, потом собаки пришли обижать нас, им понравился тулуп, и они бесцеремонно расположились с нами. Как бы то ни было, конец ночи мы проспали мертвым сном и проснулись, когда уже солнце взошло, — а нам на заре надо было наловить рыбы, потому что она по зорям лучше клюет. Собрав удочки, мы пошли на ловлю, но тут оказалось, что мы забыли припасти червей для наживки. Что делать? Решили сделать набег на соседний материк. Мы спустились к парому и видим, что у нас в доме ставни открывают и на матушкином окне зашевелилась подзорная труба, ее наводили прямо на нас. Заметя это, мы, как прилично дикарям, пустились в бегство, спрятались за ветлы и стали советоваться, идти ли на промысел за червями или удовольствоваться сегодня тем, что сестры нам надавали вчера. Думали, думали, наконец решили не ходить на материк, а то там, пожалуй, подумают, что островитяне не могут обойтись без их помощи. Мы отправились за козой, чтобы подоить ее, но она так одичала на приволье, таких концов задала на острове, что прогонявшись за нею с полчаса, мы измученные вернулись в шалаш, прямо к своим запасам. Но верные друзья наши, Буян с Богатырем, позавтракали здесь раньше нашего, переели и передавили все яйца, съели весь хлеб, оставя нам немного ржаных сухарей; мед и огурцов они не тронули. Позавтракав этими остатками, мы сели под ветлы дожидаться сестер. Наконец, они показались. В одну минуту мы подали паром; радость была обоюдная, все обнимались, как после годовой разлуки! Наговорившись вдоволь, сестры выложили скромные гостинцы, которые, по нашим строгим наказам, они едва решились принести, оговорясь, что это собственный их обед. Не выждав обеденного времени, мы разделили краюшку пирога и жареную курицу и ели, присматривая друг за другом, чтобы чище обгладывали косточки. Впоследствии матушка говаривала, что жизнь на острове принесла нам большую пользу: мы сделались менее самонадеянными и менее причудливыми в пище. Сестры ушли от нас ранее, у них было занятие дома. Машенька перед закатом солнца принесла нам червей для удочек и хлеба про наш обиход. Рыбная ловля шла удачно, на ужин мы сварили уху; рано утром принялись опять за ловлю и опять ели уху. Однако безделье наше начало нам надоедать, но мы еще крепились и не говорили этого друг другу. Друзья наши, собаки, изменили нам еще накануне: заслыша посвист псаря, скликавшего собак к овсянке, они разом бросились и переплыли на другой берег. Вечером, правда, они вернулись, но мы им не очень рады были, потому что они жались и лезли мокрые на тулуп, сталкивая нас с него. На третий день мы очень повесили носы; я скучал по книгам, а более всего по отцу и матери. Когда же пришло время вечером расставаться с сестрами, то я обнял сестру и, не отпуская рук, плакал. Она поняла причину слез моих, и шутя сказала, что обещала дома привести и показать маленького дикого, которого зовут Пятницей; это подражание Робинзоновой Пятнице всем понравилось.

— А как я не вернусь? — спросил я братьев.

— Что же, как хочешь, — отвечали они, и кажется, сами были бы рады домой, под каким угодно именем, хоть под своим подлинным, но еще остались на острове. Я же, вбегая в дом, радовался еще более, чем дня три тому назад, высаживаясь на остров. Меня назвали диким, и подлинно я был таким! Загорелый, вскосмаченный, я бросался ко всем и обнимался со всем домом. На предложенный мне матушкою чай я бросился, как бросаются Буян с Богатырем на свист к овсянке; отец посмеивался, мать молчала, но была весела. Разумеется, я не вернулся вечером на остров. На другой же день мы с сестрами пошли зазывать и братьев. Долго уговаривать их было не-чего, особенно когда услыхали они, что без нас получены с почты книги и между ними — какие-то «Мертвые души» Гоголя, очень смешные, которые отец разрешает нам читать. — Мигом опустел наш остров .

— Дядя, скажи, кто больше радовался вернуться домой, — спросил Алеша, — мой отец или Алин?

— Ну, дружок, уж это ты их спроси, — отвечал Михаил Павлович,— они оба прыгали и визжали от радости, как прыгают около матерей молодые жеребята. Отец мой сначала подсмеивался над нами, но после прибавил, что ничуть не дивится тому, что мы соскучились без дела, и что если затевать такую игру, то надо селиться дельнее, рассчитывая на более толковую жизнь, а не кидаясь на одно только заманчивое раздолье свободы и гулянок. Без прямой цели, без дела и труда человек прожить не может.

Весь день вертелась у детей в голове и на языке эта попытка отцов их в детстве прожить своим промыслом на острове. Много судили, осуждали, изменяли они, точно будто сами испытали все неудачи эти и готовились исполнить дело лучше. Наконец смерклось, подали огня, при свечах еще немного поработали и стали собираться домой.

Месяц светло блестит на небе, частые звезды так и горят, снег искрится, как днем; трое санок отъехало от подъезда. — «Прощайте, Лина! Прощай, Аля!» — раздается Мерин голосок. «Прощайте!» — кричат Лиза с Зиной. — «Прощай, прощайте!» Раздается из отъезжающих санок. Шибко бежит лошадка, санки с визгом скользят по снегу, а подле них синяя тень с такою же бойкой лошадкой и с такими же маленькими седоками скользит по белой дороге. Весело Лизе с Зиной глядеть, то на тень, что бежит подле них, то вскинув глаза, на голубое звездное небо; весело детям, они провели мирный день вместе, не ссорясь и не хранясь от старших!

В передней дети узнали, что у матери гости. Не раздеваясь, они весело пробежали в детскую; но, проходя мимо маленького кресла-качалки, Лиза тяжело вздохнула и стала понуря голову раздеваться.

Зина, услыхав вздох, поняла его; проворно оправясь и приглядясь, она побежала к матери. Едва ли не впервые вошла девочка к гостям, не думая о том, как бы показаться, как бы милее поклониться и как бы поумнее ответить. Вошла она просто, с желанием в сердце, с просьбою в глазах; раскланявшись со всеми, бросилась она к матери на шею и, обнимая ее, полушепотом просила позволенья уступить стулик Лизе. Удивленная мать громко спросила:

— На что? Я тебе его подарила, а ты как старшая должна оставить его себе на память.

— Мама, милая мама, позволь, — шептала Зина, целуя и обнимая мать, — позволь мне отдать его Лизе, она больше моего любила Лилиньку, она всегда ее укачивала на нем! — При этих словах поцелуй зазвенел почти в самом ухе матери; этот нежданный поцелуй сначала оглушил мать, потом порешил дело.

— Позволяю, мой ангел, пусть будет по-твоему! — сказала Марья Романовна дочери, потом прибавила, обращаясь к гостям: — Вы не поверите, какая она у меня женерозная!

Похвалы гостей посыпались на Зину, но она стрелой летала по комнатам, а за нею, как в погоню, раздавалось на распев: — Это редкое, ангельское сердце!

Чистое, нравственное чувство тяготится и оскорбляется похвалой; как деревце «не тронь меня», оно судорожно вздрагивает, листочки и веточки его мгновенно сжимаются от грубого невнимательного прикосновения.

Запыхавшаяся девочка вбежала в детскую и, двигая к Лизе креслице, с трудом проговорила:

— Возьми стулик, он твой навсегда, и я его не отыму у тебя!

Удивленная и обрадованная Лиза стояла с минуту молча, потом бросилась к сестре; обнимая, она засыпала ее поцелуями, целовала ей шею и даже руки.

Зина, лежа в постели, плакала про себя; что-то новое, неясное пробуждалось в ней. Если бы бабушка видела ее, то поняла бы, что в душе ребенка начинает мерцать новый свет; и старушка благословила бы внучку на этот новый нравственный путь».

 

Из данного материала можно увидеть, что бабушка всегда дает истинное определение поступкам детей и их мотивам, что очень помогает детям правильно оценить свои поступки и исправиться. Все поучения бабушки спокойны, доброжелательны, ласковы.

3.3. Нарушение нравственных норм в семейной речи

Своей речью мы можем либо учить детей добродетелям, либо передавать им словесные грехи и пороки в зависимости от употребляемых слов и сопровождающих их чувств. Духовные просветители выделяют особые грехи — словесные, которых нужно избегать и в семье, и в общении с другими людьми. Что же это за грехи? Назовем их, опираясь на труды схиархимандрита Иоанна (Маслова).

 

СЛОВЕСНЫЕ ГРЕХИ

(Схема)

 

Празднословие и многословие

Обратим внимание на слова Христа Спасителя: «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф. 12, 36). Но многие ли из нас воздерживаются в слове? По мысли схиархимандрита Иоанна (Маслова), чаще всего «мы отверзаем свои уста для празднословия и даже буесловия, тем самым наносим великий вред своей душе...». Ведь «человек создан для прославления Бога, но, к сожалению, он часто не только не прославляет Его, но и оскорбляет злоречиями и праздными словами». Отец Иоанн ссылается на слова Священного Писания: «Умножай словеса мерзок будет» (Сир. 24, 3). А благоразумный в словах ублажается святым апостолом Иаковом: «Аще кто в слове не согрешает, сей совершен муж, силен обуздать и все тело» (Иак. 3, 2).

«Любящий празднословить напрасно губит время — этот драгоценный талант, данный человеку для приобретения блаженной вечности».

Особый вред празднословия для человека заключается в том, что «оно изгоняет из нашей души добрые мысли и благие намерения, удаляет от нас Духа чистоты и святости, а вместо добрых мыслей и чувств входят в нашу душу злые помыслы и нечистые пожелания, которые скоро пленяют все существо человека... Мы знаем, что этими грехами оскорбляем Бога, удаляем Его из своего сердца, однако расстаться с ними не хотим, потому что возлюбили более тьму, нежели свет». По слову Преподобного Иоанна Лествичника «многоглаголание есть признак неразумия, дверь злословия, слуга лжи, истребление сердечного умиления, помрачение молитвы». Любящий празднословить причиняет великий вред не только себе, но и своему ближнему. Празднословящий наполняет душу ближнего «пустыми мечтаниями, неблаговидными образами, которые делают его наклонным к злым делам. Ввести другого в соблазн — что может быть пагубнее этого? «Горе человеку тому, имже соблазн приходит» (Мф. 18, 7), — говорит Христос Спаситель».

«Слово праздное... идет по умам, по устам многих людей производит неисчислимое множество дурных мыслей, чувств и поступков». «Блюдись, человек, — говорит преподобный Антоний Великий, — возьми власть над языком своим, и не умножай слов, чтобы не умножить грехов».

Родители должны говорить детям о том, что многословие часто «загораживает» собою суть, незаметно уводит от истины. Многословием страдают не только люди, но и книги, ими написанные, в первую очередь учебная литература. Умение точно и кратко выразить суть явления, события, доказательства является важным умением в образовании ума ребенка. И помогает эффективно работать с информацией, включая учебную. Наставникам нужно не только уметь самим правильно пользоваться словом и речью, избегая многословия и празднословия, но и научить этому воспитанников.

Осуждение

Слово человека служит средством выражения тяжкой страсти — осуждения. «Свое начало она берет не от одной страсти, а из нескольких: гордости, зависти, злобы».

«Мы часто даже не замечаем, как осуждаем наших ближних, и даже смеемся над их недостатками. Господь дал нам ясную заповедь: «Не судите». Но мы самовольно и дерзко предвосхищаем у Небесного Судии право судить людей, и Господь часто наказывает нас за этот грех».

Схиархимандрит Иоанн (Маслов) говорил духовным чадам, что больше всего страдают на мытарствах за осуждение. Почему? Старец отвечает на этот вопрос. «Человек, осуждая ближнего, совершает всегда больший грех, чем тот, кого он осуждает, потому что забывает о своей личной греховности и ничтожестве». Вряд ли кто из нас сознает, что, осуждая, он совершает страшный грех — попирает права Бога, «похищает власть, принадлежащую Единому Богу, и дерзко присваивает их. Один Творец имеет власть производить суд над Своими тварями.... Но человек, забывая это, очень часто поносит создание Божие, не сознавая того, что... в лице своего ближнего он уничижает Царя Небесного и наносит Ему оскорбление».

Люди впадают в осуждение потому, что «душевное ослепление не позволяет им видеть собственное греховное безобразие и нечистоту».

«Грех осуждения настолько мерзок перед Всевышним, что поношение человека не только открытое, но выраженное даже вздохом, смехом, кивком головы, мыслью или еще как-либо, оскверняет и помрачает душу».

Детям нужно постоянно напоминать о том, какой великий вред душе наносит грех осуждения. Помня об этом, «человек не должен осуждать никогда и никого, даже явного и великого грешника, потому что согрешивший может в любой момент воззвать из глубины души к Богу с просьбой о помиловании, и милосердный Отец, оставивший грехи блуднице и разбойнику покаявшимся, примет и его». «Страшно человеку осуждать того, кого Бог прощает и оправдает».

Лесть

В речи, которая звучит в семье, взрослым необходимо избегать ситуаций, когда о ком-либо в его присутствии говорится что-то положительное, но как только человек покидает дом, в его адрес могут звучать прямо противоположные характеристики. Таким примером родители дают детям образцы льстивого поведения, и сами родители со временем в результате превратятся в объект лести для их собственных детей. Вспомним героя романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин», юношу, призванного волею обстоятельств ухаживать за больным дядей. Какими мыслями наполнена его душа? Не состраданием к родственнику, а роптанием на то, что ему приходится проявлять внимание к дяде вопреки своему желанию весело и беззаботно проводить время.

Отец Иоанн (Маслов) называет льстивые слова отравляющими душу человека, приводя пример Каина и Авеля: «Слова льстивого человека бывают подобными меду, но дела его по отношению к ближним суть яд, отравляющий не только тело, но и душу. Примером тому, по словам святителя Тихона, служит Каин, который льстиво говорил Авелю одно, а на деле сделал другое. Мерзость лукавства особенно проявилась в алчном Иуде, предавшем льстивыми словами и лобзанием Спасителя мира на смерть». Святитель Тихон Задонский льстивого человека сравнивает с Иудой, который «на языке мед, а в сердце желчь носит».

Лесть берёт своё начало «от плотского рождения и плотского мудрования».

Ропот

Человек согрешает словом не только перед людьми, но и перед Богом, если ропщет на события, с ним в жизни происходящие, так как, по слову святителя Тихона Задонского, всё: и беды, и напасти, — «не без Промысла Божия приключаются». «Ропот усугубляет скорбь».

В семье взрослым нужно пресекать и свои собственные попытки роптать на обстоятельства жизни, и попытки детей, которым следует объяснить, что своей неблагодарностью Богу и недовольством они только ухудшат свое положение. Важно знать, что «ропот есть признак самолюбия», а, как уже говорилось ранее, развитие самолюбия является основой для процветания многих пороков.

Ложь

К сожалению, часто бывает так, что родители не видят ничего предосудительного в том, что ребенок в каких-то ситуациях говорит неправду, а иногда и радуются, что он проявил изворотливость, ложно видя в этом умение приспособиться к жизненным обстоятельствам. На самом деле взрослые должны ясно представлять, как страшен грех лжи., потому что «ложь и лесть суть пороки, от диавола происходящие». «Таких людей называют обыкновенно двоедушными; потому, что как бы две души имеют, то есть, внутреннюю и внешнюю: внешнею душею с людьми обходятся и людей обманывают, а внутреннею себе берегут. Сего рода люди обходятся с ближними ласково, гладко, тихо, но лестно, и коварно, чтобы в сердца их, по подобию вора, вкрасться могли.

Однако многие из нас подпадают под этот грех, даже не зная о том, и многие виды имеет ложь в нашем мире. «Лжет купец, когда говорит, что товар его такой-то цены стоит, но иначе есть. Лжет свидетель на суде, когда говорит то, что не видел и не слышал; или не говорит того, что видел и слышал: и черное называет белым, и горькое сладким... Лжет работник, который, взявши достойную цену, обещался работать усердно нанявшему его, но лениво работает или совсем не работает. Лжет должник, который приемлет деньги от заимодавца и обещается ему отдать, но не отдает... Лжет пастырь, который обещается и присягает стадо овец Христовых пасти, но не пасет или нерадиво пасет и прочая. Так лжет христианин, который в крещении святом обещается Христу Господу работать, но не работает. Таков всякий есть, который по крещении святом беззаконнует и к суете мира сего прилепляется».

Лживые и льстивые — самые опасные и вредные люди, потому что «знают они, как свою ложь прикрывать. Они языком гладко говорят, а в сердце иначе думают; на языке мед, а на сердце желчь носят; языком хвалят, а сердцем козни сплетают; устнами лобзают, а сердцем продают. От сих-то людей простосердечныи, которые не знают и не хотят иное на сердце, иное на языке иметь, много претерпевают. Нет гражданству вредительнейшей язвы; но сколько они ни хитрят, однако ж хитрость их явлена бывает, и уже тогда всякий ими, как прокаженными, гнушаться будет. Пусть они помнят писанное: «погубиши вся глаголющия лжу: мужа кровей и льстива гнушается Господь» (Пс. 5, 7).

Иоанн указывает на то, как опасна ложь и лесть для общества: «Ложь и лукавство более всего приносят вред обществу». И предупреждает: «Общество не может устоять там, где умножается ложь и лесть». Святые отцы наставляют со всей тщательностью беречься этих грехов.

В семье надо объяснять детям, как опасен грех лжи, и если ребенок привыкает говорить неправду, то со временем никто не будет с ним дружить, никто не будет ему верить, ведь обязательно откроются его ложь и лукавство. Прямое следствие лжи в отношениях между людьми - искоренение мира и дружбы".

Сквернословие

Именно в семье дети должны получить представление о том, что нужно избегать сквернословия, которое, по учению схиархимандрита Иоанна «есть яд, умерщвляющий душу».

В словаре В. И. Даля сказано: «скверна — мерзость, гадость, пакость, все гнусное, противное, отвратительное, непотребное, что мерзит плотски и духовно, нечистота, грязь и гниль, тление, мертвечина... смрад, вонь; непотребство, разврат, нравственное растление; все богопротивное».

К сожалению, многие современные дети, следуя неразумному словесному поведению взрослых, не знают о том страшном вреде, который наносит сквернословие душе. Задача родителей — объяснять губительную силу сквернословия и удалять детей от грубых компаний.

Клевета

Чем страшен и опасен несдержанный на язык, клевещущий человек? Святитель Тихон Задонский сравнивает клевещущего с убийцей: «Многие не убивают руками человека и не уязвляют, но уязвляют и убивают языком, как орудием, по писанному: «сынове человечестии, зубы их оружия и стрелы, и язык их меч остр» (Пс. 56, 5). По меткому сравнению святителя, «как во время сильного ветра пожар бывает очень опасным, сожигающим дома и находящиеся в них вещи, так и необузданный язык всякое зло разносит по всему миру». «Клевета есть мерзкий порок не только перед Богом, но и перед людьми. Зараженный ею человек теряет всякое доверие и уважение со стороны окружающих. Его презирают как лжеца и возмутителя мирной жизни. Клеветник постоянно носит в сердце смертоносный яд, повреждающий бессмертные и искупленные бесценной Кровью Сына Божия души».

«Многие, живя беспечно, не считают клевету за грех, «но она, хуже моровой язвы, ибо... клевета заражает и даже умерщвляет гораздо большее число людей. Деятельность клеветника направлена на распространение зла в мире, а значит на служение диаволу и на гибель своей души». «У человека-клеветника помрачается ум и ослабевает бдительность».

О том, как трудно исправлять последствия клеветы, схиархимандрит Иоанн(Маслов)говорит в своей «Проповеди о празднословии», рисуя следующий пример: «Жили два человека, горячо любившие друг друга. И вот один из них позавидовал другому и начал распространять о нем в народе плохой слух: якобы последний живет не по-христиански, делает зло и хищением и ложью приобретает себе славу и честь. Вскоре эта клевета сделала свое дело. От этого человека отвернулись все друзья и знакомые, и он пришел в большую бедность. Впоследствии оклеветавший своего друга раскаялся и пришел просить у него прощения. Но тот сказал ему: «Возьми мешок лебяжьего пуха, в сильную бурю залезь на высокое дерево и вытряхни его, тогда и приходи ко мне». Последний все сделал, как ему было повелено, и думал, что этим самым он получил прощение. Но повелевший ему сделать это сказал: «Теперь иди и собери до единой пушинки». На это клеветник ответил: «Это невозможно, потому что ветер разнес пух по всей вселенной». На это ответил ему бывший друг: «Так невозможно и мне вернуть ту славу и честь перед моими ближними, которую ты нанес мне своей клеветой».

«Клеветник опаснее страждущего проказой, поскольку больного многие знают и удаляются от него, клеветника же не сразу можно распознать, так как он старается прикрыть свое злодеяние ложным благочестием, и, подобно Иуде, предавшему Христа, предает неповинных на уничижение и поругание».

Работая над умом и сердцем ребенка, взрослый в семейном общении должен объяснять ему, как тот или иной порок влияет на самого человека, на ближних, на общество. Так, говоря о клеветниках, следует раскрыть мысль святителя Тихона о том, что клеветник вредит:

• тому человеку, о ком говорит,

• вредит себе,

• вредит тому, кому говорит.

Значит, от одного клеветника многие души заражаются и погибают. Сам же клеветник будет страдать от помрачения ума. Это — очень тяжелое следствие греха.

Каким же образом родители в кругу семейного общения могут трудиться над искоренением словесных пороков? В трудах отца Иоанна изложены основные методы искоренения словесных грехов:

 

Основные методы искоренения словесных грехов

(Схема)

 

• «язык укротить без помощи Божией невозможно», поэтому следует как можно чаще обращаться к Богу с молитвой, чтобы Он «положил хранение устам нашим».

• страх Божий удерживает человека от многих пороков. «Очень было бы хорошо обуздать страхом Божиим наши телесные, греховные чувства, особенно глаза, уши и язык — двери греха, уводящие свои жертвы, подобно блудному Евангельскому сыну, «на страну далече». «Страх Божий, как верный страж, хранит от всякого зла... Страх Божий остерегает, исправляет нас и отвращает от зла» — поэтому очень важно, чтобы в семье с раннего детства воспитывали в ребенке эту важнейшую добродетель, которая способна защитить человека от множества грехов.

• «пост... делает человека умеренным, трезвым, молчаливым и целомудренным. Разум истинно постящегося христианина, подчас незаметно для него самого, становится светлым, способным судить о предметах духовных. Такой человек отчетливо слышит голос своей совести, который постоянно ограждает и удерживает его от нарушений закона Божия управляет его поведением».